ходил у нее в фаворитах. Однако сама атмосфера в доме давала ей понять, что она здесь нежелательная персона. Никому не хотелось такой госпожи Сей Айе. Невольники и невольницы не умели с уважением относиться к тем, кто происходил из их числа. Солдаты помнили грубые шуточки, которыми они обменивались с молодыми прачками, острый язык симпатичной Эзены, которой порой удавалось погоняться за ними с мокрой тряпкой в руках… Даже встречавшиеся на дороге крестьяне украдкой на нее оглядывались, ибо «разве кто-то слышал о таких чудесах, чтобы без благородной крови, а правили?» Все думали так же, как и Йокес. Они любили веселую, непокорную и воинственную невольницу Эзену — но их раздражала тихая, потерянная и почти невидимая княгиня Эзена, госпожа всех людей в Сей Айе. Они служили ей и слушались ее, поскольку иного выхода не было. О, если бы нашелся хоть какой-то повод! Но старый князь до последнего мгновения сохранял полную, и даже чрезвычайную, ясность разума. Он знал, что делает. Он дал волю девушке, которую сам выбрал, четыре месяца лично ее обучал, а потом женился на ней. Выбор его был не случаен, речь шла о черноволосой Эзене-армектанке, и ни о ком другом. Во всех деревнях Сей Айе было зачитано обращение его высочества к подданным. Солдат заново привели к присяге, но текст ее несколько изменили — личное войско присягало исполнять любой приказ уже не князя, но их княжеских высочеств Сей Айе. Его высочество Левин сделал все, что было в его силах, чтобы не осталось даже тени сомнений, что он совершил сознательный, окончательный и необратимый выбор, повысив Эзену до ранга своей супруги. Он добился своего до такой степени, что никто не осмелился оспаривать ее фамилию, титул и право на владение Сей Айе. Теперь все ждали, пока кто-нибудь не объявит все это недействительным. Родственники, суд… кто угодно. Или что угодно.

Порой, не в силах заснуть, Эзена бродила ночами по двору, между домом и маленьким старым замком. Иногда она плакала. Наконец однажды ночью она разбила стекла в своей спальне, выбрасывая за окно мебель и, как зверь, воя на луну. Она не знала, как найти себе место в новой жизни; обещанное счастье оказалось лишь иллюзией. Над ней жестоко поиздевались — и она даже не знала почему. Старый господин ничего не объяснил, а научил немногому, столь немногому! По каким-то причинам он решил, что сперва она должна узнать тайны ношения прекрасных платьев, застольные манеры, способы ведения разговоров, искусство танца… Он открыл ей старые семейные секреты — способы распознавания и приготовления различных ядов. Самая младшая из Жемчужин Дома учила ее сражаться кинжалом и легким копьем с длинным острым наконечником — все женщины княжеской линии К. Б. И. умели пользоваться этим оружием, выглядевшим столь необычно в слабых руках… Но зачем, к чему это все? Она научилась никому не нужной ерунде, после чего уроки прервались… Легкая простуда перешла в тяжелую болезнь, убийственную для старческого тела. Князь умирал — и молчал. Он так и не открыл ей причины, по которой на смертном ложе принял решение заключить брак. Тогда она еще не понимала, что свобода, титул, богатство — все это в одно мгновение может превратиться в сплошное издевательство, именно из-за этого брака. Он — знал. Он хорошо знал, что делает ей только хуже, знал и очень по этому поводу переживал. Она была рядом с ним, когда он умирал. До последнего мгновения он гладил ее по волосам, не думая ни о смерти, ни вообще о себе. Он знал и чувствовал, что умирает; в последние двое суток он даже не мог уже говорить. Однако его пальцы все еще подрагивали в иссиня-черных волосах стоявшей на коленях возле постели девушки, словно говоря: я люблю тебя, бедная девочка. То же подтверждали блестящие от лихорадки глаза. Наконец взгляд угас, а рука застыла неподвижно.

За те несколько дней, что они были мужем и женой, она не сумела к этому привыкнуть. Да и каким образом? Его высочество князь Левин был ее господином. Она знала, что он на ней женился, но это казалось каким-то странным сном. Сто широких бездонных пропастей отделяло баснословно богатого старика с фамилией, уходящей во мрак дартанской истории, от двадцатичетырехлетней невольницы, которую семью годами раньше обычная нужда вынудила продаться в рабство. За эти несколько дней супружества она не осмелилась даже произнести хоть слово, если ее не спрашивали. О, насколько же смелее она была прежде, когда брала уроки у князя! Тогда — да, она спрашивала. Но ответ всегда был один и тот же: «Терпение, госпожа (он всегда обращался к ней так, с того самого дня, когда дал ей свободу), вместе мы совершим великие дела». Что это могло означать? Все, что он ей передал, все знание о причинах, по которым он поступил так, как поступил, оказалось заколдовано в прикосновении старческой руки, гладившей ее волосы. Этим он сказал лишь, что никоим образом не желал ей ничего дурного. Зачем же он причинил ей зло?

Этого она не знала.

Может быть, она даже бросила бы все и сбежала. Никто не собирался лишать ее дарованной свободы. Она также понимала, что может рассчитывать на «благодарность» взамен на тихое исчезновение из Сей Айе. Небольшая деревня? Участок леса? А может, просто бархатный кошелек — очень тяжелый? Ей бы дали столько, сколько бы она потребовала. Что могли значить отступные для какой-то невольницы по сравнению с ценностью всего состояния Сей Айе?

Но дрожащие пальцы умирающего каждую ночь ласкали ее волосы — и это прикосновение не повергало ее в ужас. Оно не было ни неприятным, ни пугающим. Она находила в нем сочувствие, но также и нечто вроде несмелой просьбы о прощении… Этого она не могла понять. Она просыпалась и лежала, вспоминая удивительно теплый сон о старом добром человеке, гладившем ее по голове с чувством, которого никто до сих пор ей ни разу не дал. И с каждым днем она все больше осознавала, что намерена бороться за те причины, по которым к ней прикасались столь мягко и нежно — с сочувствием, но также и с любовью.

Однако ей требовалась помощь. Все, чему она научилась от князя, было лишь прелюдией к настоящей учебе; неумолимая судьба не дала состояться дальнейшим урокам. Правда, многое она узнала потом, наперекор всему миру управляя Сей Айе. К счастью, она умела читать и писать (в Армекте этому учили каждого ребенка), но до беглого владения грамотой ей было далеко. Слишком много