Поняла, почему назвала ее старой — ухватилась за первое пришедшее в голову слово, хоть как-то передающее мое ощущение — верное, но… Конечно, не верное. А вот сейчас пришло верное — я увидела, какое древнее существо смотрит на меня. Увидела из какой глубины
(веков?.. Тысячелетий?…)
времен выплыла эта огромная кошачья морда, и… На какую-то долю секунды увидела, в какую глубину манили, затягивали меня тускло-желтые фонари ее глаз. Тускло-желтые… Нет!..
Я все-таки опять зацепилась за них, они опять притянули меня — сильнее, ближе, чем в первый раз, и мое зрение как-то раздвоилось. У меня словно возникло две пары глаз, и одной я по-прежнему видела солнечный денек, асфальтовую дорожку, толстые прутья решетки, за которыми лежала, легонько подрагивая тяжелым полосатым хвостом, огромная рыжая зверюга. А другой… Другими глазами я видела…
Темно-красный песок — везде, со всех сторон, на сколько хватает это второй пары глаз, и свинцово-серая пустота наверху — не небо, а просто серый цвет, в котором висит темно-красный
(диск?.. Тарелка?.. Обруч?..)
круг. Огромные странные валуны из того же песка и больше ничего, вообще ничего, да нет… Нет времени, или оно просто… Просто не движется, не течет, как мы обычно говорим, а как-то… Как-то застыло, словно еще не начало двигаться, течь, застыло в ожидании того толчка, который когда-нибудь сдвинет его с места и заставит катиться в одну сторону, отсчитывая века, тысячелетия, эры, а сейчас оно еще… Нет — не сейчас, а здесь… Все эти века и эры — наши века и эры — лишь крошечные песчинки, из которых слиплись эти огромные, темно-красные валуны, и больше ничего, ничего… Нет! Что — то здесь есть еще!.. Что-то огромное, что-то… Такое большое, что я для него — лишь одна маленькая песчинка среди всей этой бесконечной
(Пустыни?..)
пустоты, и оно пока не заметило меня, но оно может заметить, и тогда…
— Тогда ты узна-а-ешь, что-о тако-о-е настоя-а-щий стр-а-ах, — насмешливо растягивая слова, холодно шепчет у меня в мозгу какой-то странный, чужой голосок. Так мог бы шептать canis lupus, если бы умел… нет, если бы захотел — И увидишь, как легко он избавит тебя от всех н е настоящих, но… Не сейчас. Еще не время. Ты еще не пришла сюда. Трамвай, — голосок усмехнулся, — еще не подъехал…
Песчаная глыба — огромный валун вдалеке стал как-то расплываться, вытягиваться, бледнеть, становиться почти прозрачным, таять, и перед тем, как совсем раствориться, исчезнуть, вдруг на мгновение принял очертания и форму бледно-красного… Трамвая! А потом сразу исчез, и круглый диск наверху вспыхнул ярким огнем и раскололся на мелкие кусочки, ослепив меня, впившись в мозг сверкающими иголками, заставив зажмуриться и… Все вокруг, вся эта темно-красная пустота исчезла, заволоклась серой пустотой сверху, и вокруг не стало ничего, совсем ничего, и я чуть приоткрыла почти ослепшие от вспышки глаза, и…
… Уставилась на отвернувшуюся и лениво облизывающуюся за толстыми прутьями решетки огромную полосатую кошку.
— Что ты, Рыжик? — раздался голос где-то рядом, но… мне показалось, что он шел откуда-то издалека, хотя мой красавец по-прежнему обнимал меня за плечи.
— А что случилось? — спросила я, наконец, вытолкнув из легких застрявший там воздух.
— Ты как-то побледнела… Все в порядке?
— Все классно, просто… Просто жарко.
— Да? Ну, сейчас посидим где-нибудь, перекусим… Но ты мне так и не ответила. Со мной ты, или… — он не договорил и внимательно посмотрел мне в глаза. Его ладонь замерла у меня на шее, перестав поглаживать ее, и весь он как-то замер — нет, не от волнения, не от беспокойства (эти чувства вообще как-то не очень клеились к нему), а просто в ожидании, как хищный зверь, как… Лежащая за прутьями решетки огромная полосатая кошка, смотрящая теперь куда-то мимо нас…
Я отвела глаза и теснее прижалась к нему бедром. А потом — всем телом. И он понял, что я сказала «да» еще до того, как я сказала:
— Да… Я с тобой.
— Ну, и отлично. Все будет о‘кей, Рыжик. Все будет… правильно. Пошли, — он потянул меня прочь от клетки с тигрицей.
Отходя, я обернулась и в последний раз взглянула на нее. Полосатая зверюга тоже, как и волки, проводила нас взглядом своих желтых фонарей и… Широко зевнув,
(Огромные, белоснежные клыки на фоне жаркой красной глотки.. Господи, у нее же только одно страшное назначение, откуда же… Откуда в этой жуткой древней силище, созданной лишь затем, чтобы убивать — раздирать и рвать податливую живую плоть, — такая жуткая… Красота!..)
презрительно фыркнула. Словно ясно и просто выразила свое отношение к моему страху перед одиночеством, моей попытке уцепиться за силу…
Обида и злость вдруг захлестнули меня изнутри, и, стиснув зубы и уставясь в холодные желтые круги ее глаз, прямо в черные точки зрачков, я мысленно крикнула ей: Хорошо тебе так фыркать, но со всей своей силищей это ты — в клетке, а я… Хоть и трясусь от страха, но я — на свободе!..
Это была подлая мысль, и мне сразу стало жутко стыдно — так стыдно, словно она могла понять, прочесть мои мысли, но она… Не шелохнулась, не отвела глаз, вообще никак не отреагировала,
(на что?.. Неужели я хоть на миг и вправду подумала, что она может прочесть?…)
только в мозгу у меня опять звякнул странный, чужой голосок, растягивая слова, насмешливо произнесший: Ты ещщще не за-а-ешь, что такое настоя-а-а-щий стра-ах… Ещще не вре-е-мя…
Всю дорогу до открытой кафешки мы молчали. А когда уселись за столик, я вдруг неожиданно для себя попросила:
— Давай возьмем котенка… Маленького… Ну, знаешь, на счастье…
— Давай, — легко согласился он, равнодушно пожав плечами, а потом взглянул на меня как-то… С интересом, причем, не с простым, а каким-то задумчивым… даже тревожным… протянул: — Я и не знал, что ты любишь кошек…
— Я сама не знала, — пробормотала я.
6
Вряд ли меня можно назвать впечатлительной, а уж тем более сентиментальной особой, но еще много лет я вспоминала тот эпизод и… Пускай это звучит бредово, но — просила прощения у той огромной рыжей зверюги с жуткой пастью и страшными клыками, способными легко перекусить мою шейку, как тонкую травинку. Просила прощения за тот вырвавшийся у меня подлый мысленный вскрик про… Про страх и про клетку.
Это накатывало на меня в самые неожиданные и неподходяще моменты — например, когда шейку моей матки дергала судорога оргазма… Или когда я смотрела по телеку, как подъемный кран стаскивает с постамента памятник супер-чекиста, с горячим сердцем, холодной башкой и еще чем-то чистым…
(… Концы у них холодные были, Рыжик, — пробормотал мой Ковбой, равнодушно взирая на этот спектакль, транслирующийся по телеку, —