Командир отделения поднял руку. Двое вскочили, словно подброшенные пружиной. Как зайцы, они выскочили на просеку. Ну все! Теперь был черед мой и еще одного товарища. Я выскочил на просеку в тот момент, когда первые двое бросились на землю, и, когда пришла моя очередь, я тоже лег или, точнее, упал. Было слышно, как побежали следующие. Двое первых поднялись и снова побежали. Почти сразу же я проследовал за ними. Русские открыли огонь тут же, как только мы появились на просеке, но услышал я его только сейчас. Четыре или пять перебежек, и мы снова оказались более или менее под прикрытием деревьев на другой стороне просеки, но русские продолжали стрелять, по крайней мере еще некоторое время. Разумеется, я слышал свист пуль, пока бежал, но осознал это только сейчас! Успокоил дыхание и убедился, что сердцебиение быстро пришло в норму, или почти в норму. Страх прошел, и я даже не заметил когда. Ну и ну, чудеса! Думаю, страх исчез в тот самый момент, когда я начал действовать. Да, видимо так. Еще пятнадцать минут назад я бы в это не поверил. Уверенность вернулась ко мне, по крайней мере на данный момент. Та самая уверенность, которая так нагло была отнята у меня.
Возобновили передвижение по лесу, мы направлялись к исходным позициям, где соединимся со «стариками», находящимися там уже несколько часов. Нас направили к тыловым позициям в лесу, за холмом, потому что к передовым позициям подойти просто так не получится, только под покровом ночи. Чтобы добраться до окопов на берегу реки, нужно на глазах врага пересечь открытую местность. Этот опасный проход помечен знаком «Feindeinsich» – участок простреливается неприятелем. Передвигаться по этой местности средь бела дня слишком опасно. Здесь погибла бы по меньшей мере половина рискнувших. Поэтому мы ждем ночи в тылу, чтобы отправиться под огонь или на позиции.
Я отчасти обрел спокойствие или, по крайней мере, ощущение отсрочки казни. В любом случае напряжение ослабло, и я старался об этом не думать. Возможно, преднамеренно. Каковы бы ни были причины, я чувствовал себя лучше, чем пару часов назад. Новизна момента помогла мне расслабиться. Мы соединились со «стариками», сияющими в наших глазах славой и опытом, полученным во время последней длинной и суровой зимы, и этого оказалось достаточно, чтобы ослабить нашу неуверенность. И, кроме того, нам хотелось доказать, что в нас достаточно мужества.
Мы слегка перекусили, поговорили о доме, выкурив по нескольку сигарет или трубок. Все это помогло обрести спокойствие, достаточное для того, чтобы с наступлением ночи, когда мы собирались выступить к линии окопов, не оставалось ничего, кроме легкого напряжения. Как и приказано, царила полнейшая тишина, когда мы достигли вершины холма. После чего мы осторожно пошли вправо, дабы выйти на открытое место, отделявшее нас от линии окопов в нескольких метрах от Северского Донца. Те, кто находился здесь, быстро освободили свои позиции, уступая место нам, и отошли в тыл.
Итак, я в этом окопе на 24 часа. Кстати, даже не знаю, который час. Может, 21:00? Или 22:00? Я и правда понятия не имею, поскольку у меня больше нет часов. И виноваты в этом не русские. Просто тонкий часовой механизм не пережил тягот обучения. Мало-помалу часы пришли в расстройство, то спешили, то отставали. Короче, раз им больше нельзя было доверять, я распрощался с ними, когда мы проезжали реку, чье название я теперь уже не помню. Устраиваюсь в окопе на ночь, но вопрос о том, чтобы поспать, даже не стоит. Я должен дежурить, и мы дежурим по очереди. У меня, как и у остальных, отдельный окоп, но некоторые такие стрелковые ячейки сгруппированы и образуют единую позицию. Некоторые позиции соединены траншеями, но не все. Постепенно привык к темноте, но было очень темно и мало что видно. С другой стороны, река вездесуща. В отличие от всего остального я хорошо ее видел, а слышал еще лучше. Ее успокаивающий звук не перебивался другими шумами. Похоже, даже ночные птицы находились в дозоре или на боевом дежурстве. Я их не слышал, разве что совсем чуть-чуть. Несколько раз звук Северского Донца становился громче, и я прислушивался, пристально вглядываясь в поверхность воды. Русские не должны форсировать реку незамеченными. Это обернулось бы бедой для меня и катастрофой для моих товарищей.
Время моего дежурства тянулось медленно, и, вместе с усталостью, росла тревога, затем она отступала и снова возвращалась. Все еще было много шумов, которые я не мог ни распознать, ни определить, откуда они исходят. Вот почему они всегда так беспокоят. Пытался рассмотреть что-либо на другом берегу, но безуспешно. Слишком темно. Кажется, справа от себя виден бледный контур лица, высунувшегося из ячейки. А слева, со стороны позиции, где находятся несколько человек, мне показалось, будто смутно доносятся какие-то звуки. Что вполне возможно, поскольку там установлен легкий пулемет и там же находился командир наряда. Передо мной – ни звука, ни движения. Бывают моменты, когда тишина до такой степени угнетает, что я предпочел бы ей ожесточенную перестрелку. Однако время шло, и в тот самый момент, когда услышал звук и моментально определил его источник, я различил приближавшийся ко мне пригнувшийся силуэт. Это был солдат, который направлялся ко мне, чтобы дать знать, что я могу поспать, но, желательно, вполглаза. Он пробрался к следующему окопу, потом возвратился туда, откуда пришел. Теперь на часах мой сосед, и на этот раз я, кажется, могу угадать расположение его позиции там, где его только что разбудил посыльный. Он что, только один спал? Что до меня, то не уверен, что смогу заснуть. Мне казалось, что нужно быть еще бдительнее на дежурстве, чем до сих пор, поскольку появление посыльного едва не застало меня врасплох. Несмотря ни на что, я немного подремал, однако малейший шум заставлял меня выпрямляться и открывать глаза. Так проходит и уходит