Фараон за волосы подтащил к себе ретивых жен, так что обе были вынуждены бок о бок припасть к его стопам. И каждая смиренно облобызала его стопы. Мутнофрет позволила себе подняться ласками выше, до поникшего обелиска господина, не вводя его в возбуждение.
— Мне донесли, что вы обе, — Тутмос, собрав последние силы, старался казаться беспристрастным, — вы, пока я разил врагов наших в южных пустынях, набрасывались друг на друга, как шакалы в Долине Смерти…
— Она… она порочила меня среди слуг твоих! — Мутнофрет встала на колени перед своим господином, молитвенно воздев руки.
Яхмос, старшая, прекраснейшая и, естественно, более уверенная в себе, постаралась изобразить циничную улыбку.
— К чему же ей впадать в такое волнение? — произнесла она и посмотрела супругу прямо в глаза. — Было бы наветом то, о чем доносят служанки, она бы вряд ли удостоила вниманием пустую болтовню. Но нет! Знает, что ее застали за прегрешением. Вот отчего такое смятение!
— Застали, говоришь, застали! — Голос Мутнофрет источал змеиный яд. — Не делай из себя посмешище!
— Что здесь происходит? — раздраженно спросил Тутмос, и Яхмос не преминула дать ему исчерпывающий ответ:
— Служанки донесли, что Мутнофрет совокуплялась с быком и через девять месяцев произвела на свет Тутмоса. Не священный ли бык Апис Мемфиса оплодотворил ее?
Тутмос расхохотался, шлепнул себя по ляжкам и ткнул пальцем в сторону злосчастного мальца, лицо которого пошло красными пятнами, похожими на яблоки с островов Нила. Он боязливо смотрел в рот повелителю.
— У него что, рога и копыта?
Теперь и царевич робко улыбнулся.
— Или он мычит, как бычок? Не кажется ли вам, что он больше похож на меня, чем на быка?
Тут Яхмос хлопнула в ладоши и крикнула в занавес за пьедесталом:
— Пусть войдет Юя!
Юя, служанка царского гарема, явилась и пала ниц перед царем своим и женами его, упершись лбом в мрамор у ног повелителя.
— Юя, — приказала Яхмос, — поведай нам, что наблюдала ты ежевечерне, когда Ра скрывался за западными горами и Мутнофрет возлегала на ложе свое?
— Г-госпожа, — взмолилась несчастная, — никогда и нигде не проронила я ни слова о том, что сокрыто за вратами гарема…
— Говори! Повелеваю! — словно острый меч, рассек тишину голос фараона.
Музыкантши перестали играть, вельможи, жрецы и все приглашенные, распознав, что назревает скандал, поспешили удалиться. Лишь Минхотеп, Хапусенеб и Сат-Ра остались в зале.
— Так что ты видела? — подбодрила служанку Яхмос.
Воодушевленная благосклонным кивком фараона, Юя отверзла уста:
— В тот час, когда Мутнофрет, моя госпожа и повелительница, отходит ко сну, она имеет обыкновение вынимать из драгоценного ларца, испещренного иероглифами бога Птаха,[11] огромный, покрытый черными пятнами бычий хвост, прекрасный, как солнце. Бальзамировщикам потребовалось не меньше семидесяти дней, чтобы пропитать его священным натром. Мутнофрет, госпожа моя, длинными щетинками хвоста каждую ночь гладит себя промеж ног. А затем, удовлетворенная, опускается на постель свою, обвивает хвост вокруг талии и со сладострастным стоном отдается сну.
Яхмос с триумфом посмотрела в лицо повелителю. Мутнофрет потупила взор.
— Каждую ночь? — уточнил фараон.
— Каждую, — подтвердила Юя.
— И что тут такого? — изрек Тутмос после непродолжительного раздумья. — Женщины изобретательны в том, как ублажать грот своей услады. Одна отдает предпочтение гладкому зубу слоновой кости, другая — щетинкам бычьего хвоста. Подобные толки свидетельствуют лишь о ваших сварах. Каждая завидует положению другой. Ты, Яхмос, моя главная царственная супруга, в твоих жилах течет кровь моих предков, и никто не может оспорить твое место, но у тебя всего лишь дочь. Ты, Мутнофрет, возлюбленная нескольких ночей, родившая мне сына. И что может быть разумнее, чем соединить дочь царских кровей с сыном семени моего?
Хатшепсут, с замиранием сердца внимавшая речам отца, едва не задохнулась. Она чувствовала, что все взоры обратились к ней, но гнев в ее глазах мешал поднять голову и посмотреть в лицо фараону. Она, хранительница крови солнца, Лучшая по благородству, Супруга бога,[12] должна стать женой этого ублюдка, отпрыска обычной девки, да к тому же моложе ее годами? Никогда!
Фараон, будто разгадав мысли девушки, протянул руку и молвил:
— Подойди ко мне, возлюбленная дочь моя, дай твою руку!
Хатшепсут повиновалась.
— Ты молода еще, но достаточно взрослая, чтобы понимать, что ты не чета всем остальным. Ты — верховная жрица бога Амона, как и подобает старшей царской дочери, а это тяжелое бремя. Ты та, которая передаст кровь моих предков дальним потомкам. И подобно Исиде[13] и Осирису ты примешь брата твоего. И так же, как Исида родила Осирису Гора, ты произведешь на свет небесного сокола, который будет передавать трон Гора по наследству миллионы лет.
Хатшепсут содрогнулась от ужаса при мысли, что должна рожать. Она сама едва вышла из детского возраста, Неферабет обучил ее письму и чтению; Сат-Ра, кормилица, посвятила в искусство любви и тайны дворцовой жизни; Минхотеп, начальник церемоний, открыл тайны придворных ритуалов. И теперь она должна отказаться от жизни, которая только началась? Замужняя женщина, а тем более мать, в Египте навсегда хоронила себя за стенами дома.
Фараон взял руку своего сына Тутмоса, бледного, пухлого и неуклюжего, который казался безучастным к происходящему.
— Вы двое, — торжественно начал царь, — призваны сохранить священное наследие Секенен-Ра и его отважных сынов подобно тому, как я и супруга моя Яхмос хранили его…
— Тутмос — сын простолюдинки! — воспротивилась Хатшепсут.
Все присутствующие с напряженным вниманием посмотрели на фараона, не привыкшего к прекословию. Но царь оставался совершенно спокойным.
— Верно, дочь моя. Тутмос — сын простой женщины. Но я — его отец. И моя мать Сенсенеб тоже была простой служанкой. Но кто из-за этого посмеет оспорить мое право на трон Гора?
Хатшепсут поняла, что дальше сопротивляться желанию отца бесполезно. Ей хотелось взвыть от бессильной ярости и с кулаками наброситься на толстого Тутмоса, но разум победил. Без единого слова протеста она позволила отцу соединить свою руку с рукой ненавистного сводного брата.
Зеленый искусственный свет поблескивал со стен — такого Нгата, черная рабыня, сроду не видела.
— Не бойся, — усмехнулся Тети, — это всего лишь горящее масло, посыпанное солью.
Но не тусклый свет испугал рослую нубийку, а бесчисленные странные предметы, инструменты и склянки в доме целителя и чародея, где было полно закоулков. В прозрачных сосудах плавали разные препарированные органы: сердца, почки, желудки и даже матка с ясно различимым эмбрионом. Пахло кислотой, серой, селитрой, а также медом, миррой и фимиамом — и над всем витала дымка из какой-то желтой пудры.
— Египетские лекари знаменитые! — с уважением произнесла Нгата, слегка оправившись от потрясения. — Египетские лекари — колдуны!
Тети расхохотался так, что содрогнулись стены, и Нгата испуганно сжалась. Целитель и волхв явно наслаждался боязливостью нубийки.
— Врачи этой страны, — широко улыбнулся он, — не колдуют, они используют познания науки. И все, что ты видишь здесь, —