Почти ежедневно между египтянами и англичанами вспыхивали ссоры по поводу того, кому следует отдавать команды, а кому — повиноваться, и драки, на которые вскоре стало затрачиваться больше сил и времени, чем на выполнение задания. Ко всему прочему, заболел повар, и, так как никто не умел исполнять его обязанности, ежедневный рацион свелся к чаю, хлебу и сардинам. Ситуация была накалена до предела. Поняв, что угрозы бесполезны, Джерри Бакстон вызвался отправиться на следующем поезде в лагерь полковника Солта доложить о ситуации. Во время его отсутствия старшим назначался Омар.
Когда в течение двух суток от Бакстона не поступило никаких известий, и англичане, и египтяне бросили службу. На увещевания Омара никто не обращал внимания. Лагерь оставался без присмотра и днем, и ночью, и любой проходящий караван, а также случайные пастухи легко могли воспользоваться хранившимися в нем запасами. На третий день Омар решил отправиться на поиски Бакстона. Утром он сел в поезд, двигавшийся на восток, и, достигнув цели, обнаружил Бакстона в окружении офицеров, словно забывшим о своем задании. Когда Омар нашел полковника Солта и приступил к докладу, вдали раздался мощный взрыв. Вскоре на западе возникло черное дымное облако.
— Саботаж! Саботаж! — вскричал Солт и бросился в лагерь собирать вооруженных солдат. Никто еще не знал, что именно произошло, а Солт уже грозился отдать Омара и Бакстона под трибунал, если взорваны запасы в Гебель эль-Каср.
То, что произошло на самом деле, превзошло все предположения. Когда поезд приблизился к лагерю, машинист стал подавать тревожные знаки в сторону открытого вагона, где находились Солт, Бакстон, Омар и несколько вооруженных солдат. За локомотивом ничего не было видно, но поезд внезапно остановился.
— Конечная станция! — крикнул машинист, спускаясь вниз по лестнице. Солт и остальные последовали за ним и осторожно приблизились к кратеру, представшему их глазам. Поникшие, словно стебли тростника, рельсы свисали но его краям, отстоявшим друг от друга шагов на двадцать, не меньше того была и глубина ямы. Взрывной волной шпалы вырвало из-под рельсов и отбросило на палатки лагеря вместе с мусором и обломками камней, разметав их, словно по пустыне прошел сильный хамсин[6].
Людей парализовал страх. Гробовая тишина и полное отсутствие в лагере признаков жизни заставили их содрогнуться. Так они и стояли, словно вкопанные, пока Солт не расстегнул верхнюю пуговицу формы, чтобы глотнуть воздуха.
— Это саботаж! — тихо сказал, почти прошептал полковник. Он повторил эту фразу, будто она успокаивала его, будто он собирался с силами, готовясь со всей силой обрушить на окружающих свой гнев. Но этого не случилось. Солт медленно обошел кратер, отбросил в сторону поломанные рельсы и осмотрел мусор, засыпавший лагерь. От охраны не осталось и следа.
Не только то, что окно было совсем маленьким, было причиной темноты в камере: зарешеченное окно выходило в шахту, ведшую к поверхности земли и вновь закрытую решеткой. Камеры, размещенные на один этаж ниже уровня земли, находились в помещении бывшей казармы на окраине Исмаилии, служившей штаб-квартирой английскому генералу сэру Арчибальду Мюррею.
Омар был арестован на Гебель эль-Каср и в сопровождении двух вооруженных солдат отправлен в Исмаилию. Полковник Солт обвинял его в измене; он не поверил словам Омара, что заговорщики действовали за его спиной. И хотя у Солта не было доказательств, он заявил, что на ближайшем заседании военного трибунала представит свидетелей.
В камере, десять шагов в длину и пять в ширину, с койками у стен, царил смрад, которым Омар поначалу не решался дышать. В первые дни, проведенные им здесь, Омара охватила уверенность в неизбежности конца. Он знал, что значит трибунал и что каждый обвиненный приговаривался к смерти через расстрел. И в отчаянии размышляя о неотвратимом, отчего пропадало желание сопротивляться, Омар впал в некое безумие: сопровождая свои слова театральными жестами, он выкрикивал суры Корана, в которых говорилось о божественной справедливости. Омар отказывался от пищи, подаваемой дважды в день через окошко в двери, — не из протеста, а из-за неспособности принять пищу в этом состоянии.
На четвертый день, когда сознание Омара грозило помутиться окончательно, в его камере неожиданно появился еще один заключенный. В скудном свете, проникавшем в камеру, он различил удрученное лицо египтянина. Определенно тот не был ни пастухом, ни крестьянином, скорее служащим какого-нибудь учреждения.
Омар протянул вновь прибывшему руку и дружелюбно поздоровался: «Меня зовут Омар». Тот же никак не отреагировал и отвернулся от Омара.
Ночью Омар проснулся от страха — незнакомец тряс его за плечи.
— Эй, — прикрикивал тот. — Эй, тебе что-то снилось, ты говоришь какую-то бессмыслицу.
Омар пробормотал извинения и со страхом уставился в темноту.
— Что ты там болтаешь про динамит? — вновь зазвучал голос из темноты. — Ты кричал: «Я всех вас взорву!»
— Не знаю, — солгал Омар.
— Меня зовут Нагиб эк-Касар, — услышал он.
— Омар Мусса, — ответил мальчик, затем повисла пауза. Наконец, Омар, собрав все свое мужество, тихо сказал: — Британцы обвиняют меня в саботаже. Они повесили на меня взрыв на новой железной дороге…
Нагиб присвистнул почти что с уважением:
— И?
— Что «и»?
— Я имею в виду, это ты сделал?
— Конечно, нет! — возмущенно воскликнул Омар, и в тот же момент ему в голову пришла мысль, что это мог быть шпион, имеющий задание уличить его. — А ты? — спросил он с любопытством.
— Шпионаж, — ответил эк-Касар, и вновь воцарилось молчание.
— И что же ты выяснил? — осведомился Омар.
— Ничего, абсолютно ничего, — заволновался Нагиб эк-Касар. — Я рисовал карты в Рашиде и Саккаре, археологические карты. Я и не знал, что британцы ок; оло недели наблюдали за мной.
— Археологические карты, говоришь?
— Да, я археолог. Я учился в Берлине. После начала войны мне пришлось вернуться в Египет.
Омар сел и, глядя в темноту, размышлял о том, можно ли довериться незнакомцу, рассказав о том, как он работал у профессора Шелли. Но недоверие было слишком велико, и он промолчал.
— Они не имеют права так с нами обходиться, — начал собеседник. — Кучка колонизаторов! Но время придет, и тогда…
— Тише! — предупредил Омар. — Охрана по ночам подслушивает под дверями.
Они проговорили всю ночь, и Омар начал верить, что эк-Касар говорит правду, что он не британский шпион, и все же Омар решил быть очень осторожным. Ненависть, с которой Нагиб говорил об англичанах, могла оказаться ловушкой.
Через неделю совместного существования Омар и Нагиб начали постепенно проникаться доверием друг к другу. Это было похоже на осторожное взаимное ощупывание. Они проводили рядом бесконечные ночи, не видя, но лишь слыша друг друга, и это оказалось наиболее важным. Слова, сказанные в темноте и не сопровождаемые мимикой и жестами, весят