«И откуда бы ни вышел ты, обращай свое лицо в сторону запретной мечети; ибо это — истина от твоего Господа, — поистине, Аллах не небрежет тем, что вы делаете!»

Коран, 2 сура (144)

В караван-сарае, находящемся на расстоянии мили на юго-восток от Асуана Нагиб эк-Касар в условленный день принял пять ящиков специй из Судана. Климат, жара и тысячи огромных черных мух, с особым удовольствием облеплявших глаза, нос и губы, делали короткое пребывание невыносимым, и Нагиб поторопился найти упряжку мулов, которые бы отвезли груз к причалу.

Старый феллах с темным морщинистым лицом пообещал исполнить работу за вознаграждение в пятьдесят пиастров. Сумма была огромная, но Нагиб думал лишь об одном — исчезнуть из проклятого места. Последние дни он жил в страхе.

Последнюю ночь он провел в дешевом отеле «Абталь эль-Тахир», окна его комнаты были забиты досками, чтобы защитить постояльца от жары; живописный отель «Катаракт» с красными балконами был, во-первых, дорог, во-вторых, населен англичанами. Но и в «Абталь эль-Тахир» их было ненамного меньше, и в постоянном страхе быть опознанным Нагиб рано забирался в свою комнатку, спал же мало и беспокойно. Страх и ненависть жили в его душе. Британцы заняли все чудесные уголки страны, египтяне же все ждали данного перед началом войны обещания — вернуть им их страну.

Старик молча шел возле повозки, Нагиб же ехал на ней, укрыв голову платком от палящего солнца. Было бы счастьем, пришло ему в голову, достичь цели вместе с грузом. Нагиб только сейчас понял, на что он согласился — почти у каждой дорожной развилки стояли полицейские, зачастую вместе с британскими солдатами.

И не было ничего странного в том, что Нагиб, погруженный в раздумья, ни разу не взглянул на красоты пейзажа. На скалы цвета охры, величественно, как слоны, возвышавшиеся над песками пустыни и сгрудившиеся у берега Нила, как звери, пришедшие на водопой. На пальмы, качавшиеся под порывами жаркого ветра пустыни, стоя поодиночке, словно не терпели возле себя соперниц, и изгибавшиеся, как танцовщицы.

Непонимание того, почему Али ибн аль-Хуссейн не забрал груз сам, почему он поручил это ему и Омару, о которых ничего не знал, а следовательно, и доверять им не должен был, вселяло тревогу в сердце Нагиба. Он смотрел на ящики. Они были сколочены из нетесаных досок, схвачены полосками жести, на крышках виднелась арабская надпись «Хартум-Каир». Нагиб чувствовал себя не в своей тарелке, не зная, что находится в ящиках; и чем больше он раздумывал об опасности предприятия, тем более усиливались его сомнения в том, что вез он действительно специи, и росла уверенность, что в ящиках нечто таинственное, запретное. Однажды его обвинили в преступлении, которого он не совершал, похоже, он вновь попал в ловушку.

Нагиб подскочил от неожиданности, когда старик остановил повозку резким окриком «Эээйя». Портовый служащий в тюрбане и с повязкой на глазу помог разгрузить повозку, сообщил, что отправление задержится до поздней ночи, и спросил, куда направляется Нагиб с грузом.

Тот ответил, что его цель — Каир, указав на надпись на ящиках, на что служащий предложил проследить за грузом на борту. Раньше десяти часов пароход не отплывет, сообщил он и, подмигнув, добавил, что на Шарье Амир эль-Гош можно найти девочек за пять пиастров.

Выделив служащему некоторую сумму денег и намереваясь больше не возвращаться к своему грузу, Нагиб попрощался и углубился в суету базара Асуана. Повсюду толкались люди. Торговцы с юга, сыны пустыни, пытались сговориться с местными, желая обменять фрукты, меха и чудесные ковры на пищу и одежду. Крики птиц в плетеных клетках могли поспорить по громкости с криками торговцев, которые несли на головах подносы со сдобой и красными и темными напитками. Можно было купить одежды всевозможных цветов и мешки с хлопком, изделия из стекла и дешевые духи, распространявшие над базаром тысячи ароматов. Между ними — рыба, кровавое мясо, кипящие котлы с нестерпимо острыми овощами.

Праздник для глаз, постоянная смена впечатлений и декораций — все это не слишком успокаивало тревогу Нагиба. В каждом торговце, в каждом незнакомце ему мерещился шпион, предатель, в каждом проталкивающемся сквозь толпу человеке — преследователь. Он был близок к помешательству.

Нагиб не осмеливался остановиться, торопился, будто его преследовали фурии, преодолеть одну за одной улицы, для защиты от солнца увешанные ткаными полотнами. Он будто находился под влиянием сковывающего мысли наркотика, позволяя толпе нести себя, словно бумажный кораблик по воде, ничего не предпринимая и лишь наблюдая за тем, что происходит вокруг. Измученный и разбитый, Нагиб, наконец, упал в кресло одного из уличных кафе, влил в себя несколько стаканов анисовой водки и чашек какого-то темного напитка и впал в отрешенное состояние глубокой апатии, позволившее ему забыть обо всем.

В своей подавленности Нагиб не заметил, как стемнело, золотые огни осветили базар, превратив его в мерцающий огненный салон «Тысячи и одной ночи». Даже звенящая музыка бродячих музыкантов не проникала в его сознание, и он, вероятно, заснул бы, если бы на его плечо внезапно не опустилась чья-то рука.

Прикосновение подействовало на Нагиба, как удар кнута. Он почувствовал, что его свободе пришел конец, и, даже не думая бежать, поднялся. Лишь когда незнакомец заговорил, напомнив, что пришло время подняться на борт, Нагиб узнал одноглазого.

Во имя Аллаха, он сам вогнал себя в такой страх, что потерял способность отличать реальность от вымысла; даже теперь он не мог с точностью сказать, кажется ли ему это или он действительно идет по улицам вслед за одноглазым. А он шел: он тащился по улицам, не задумываясь, отвечал на вопросы своего провожатого и слушал его говор, не