– Шикарная закуска, – вяло подал голос Фарид, который растянулся, опершись на локти.
– Это хороший знак. Может быть, есть и другая живность, где-то прячутся насекомые или кто покрупнее. Значит, будет у нас пропитание.
– Скажешь тоже. Тут нет ничего, кроме скал.
Я задвинул прозрачный стаканчик в угол.
– Во всяком случае, этот паучок существует. Я бы его назвал Желанный Гость. Когда мы отсюда выберемся, возьмем его с собой. Надо во что бы то ни стало сохранить ему жизнь, согласны? Он будет нашим талисманом. Пока он жив, живы и мы.
Я долго разглядывал паука. Мишель, Фарид, Пок, я и теперь еще Желанный Гость. Наше подземное семейство увеличилось, и мы все такие разные… Фарид, загадочный араб с глазами цвета океанской волны, Мишель, гигант с печальным сердцем, Желанный Гость, маленькое таинственное существо, старый битый Пок, ну и я до кучи…
Я сидел не шевелясь, отстранившись от всех. Мне доводилось бывать в местах самых негостеприимных, куда меня посылал «Внешний мир», в ситуациях, когда все происходит очень быстро. Я видел, как парни, здоровенные как быки, умирали от сильного кашля минут за пять. А другие бредили, истекали кровью, хлынувшей из носа, хотя за четверть часа до того спокойно и с наслаждением слушали радио, наконец поймав волну. Погибнуть может любой. Не важно когда, не важно как. Быстро или в долгих мучениях.
Я рассеянно оценивал наш примитивный инвентарь, включая скудный запас пищи. В нормальную погоду мы могли бы продержаться дней двадцать, даже тридцать без еды, если бы правильно пили. Но в таком холоде и сырости все сроки сокращаются раз в пять. Мы очень быстро ослабнем, и тогда…
Я взял кастрюлю и поднялся с земли:
– Кто-нибудь со мной пойдет? Я иду наколоть льда.
Фарид вставил сигарету в уже начавшие трескаться губы.
– Оставь тут свет, ладно?
– Если положить каску между палаткой и ледником, света всем хватит. И не кури, пожалуйста, в палатке.
– Не курить в палатке? Но здесь так хорошо. Или ты видел на ней вывеску «Ресторан»?
Он прикурил и глубоко затянулся. Это уже третья или четвертая сигарета. Пальцы у него сильно дрожали. Он очень замерз и неестественно часто моргал. Дефицит визуальных ориентиров, темнота, сырость…
– Я останусь здесь. Неохота мне ничего колоть. Можно сказать, я сдался, признал свое поражение.
– Если ничего не делать – точно сдашься.
Тут вмешался Мишель:
– Прошу прощения, но… по-моему, не надо ничего делать, надо дождаться, пока нас не найдут.
Он положил свою фотографию рядом с моей. Фарид спросил сквозь облако дыма:
– Может, заберешь с собой своего пса?
Выйдя в сопровождении Пока, я положил каску с баллоном метрах в пяти-шести от палатки и повернул рефлектором наверх. Я шел к леднику, а из нашего убежища до меня долетали человеческие голоса. Скорее, не голоса, а какой-то шепот. Я подозревал, что они говорили обо мне и задавали друг другу те же вопросы, какие задавал себе я.
Теперь я ориентировался на громадную ледяную волну, которая отливала синевой, напоминая, что где-то еще существует цвет. Я терпеть не могу ледников: они время от времени выплевывают тела незадачливых альпинистов, угодивших в трещины, и свидетельствуют о том, что природа убийственна для людей.
Ударяя по леднику цепью, мне удалось наколоть довольно чистого льда. Никогда бы не подумал, что придется снова вот так врубаться в лед или снег. Эта пропасть, несомненно, одно из самых враждебных человеку мест, однако здесь имелось то, что жизненно необходимо: вода. Я не раз видел, как обезвоживание разрушает человеческий организм. Можно обойтись без всего, но без воды – никогда.
Разбив лед на маленькие кусочки, я сложил его в кастрюлю и снова принялся колоть, стараясь не очень намочить рукавицы. Даже если их согреть над огнем, они уже никогда не высохнут, а мокрые потом все равно замерзнут.
У меня ушло примерно четверть часа отчаянной работы, чтобы наколоть приблизительно литра два льда. От одежды шел пар, усилие поглотило весь мой запас калорий и перевело в тепло. Когда перемещаешься или работаешь, это быстро съедает драгоценную энергию. Без пищи мы все трое рискуем высохнуть, как брошенные на солнце тыквы.
А потом любоваться, как наши кости начнут протыкать кожу.
12
Есть люди, которых испытания заставляют встряхнуться и которым трудности служат трамплином.
Марсель Блештейн-Бланше, президент фонда «Призвание»
Вон она, палатка, она меня поджидает. Красная, как кровь. Цвет ничего не значит, внутри так же холодно, как и снаружи. Но эта палатка – экран, ограничивающий поле зрения, она отгораживает от враждебной действительности и помогает о ней забыть, она в простоте своей напоминает о тепле домашнего очага. Я был уже на полпути к ней, когда услышал звуки, которые в этом месте казались абсолютно невозможными: птичье пение. В воздухе рассыпа́лись пронзительные радостные трели. И тут я вспомнил: проигрыватель и пластинка «Птицы вашего сада, 24 мелодии». Нам в эту дыру подсунули нечто невероятное, чтобы не забывали, что птицы могут улететь, а нам деваться некуда. Евреи, узники Освенцима, тоже работали под музыку…
И тогда я сказал себе, что есть гораздо худшая участь, чем умереть здесь, – это здесь жить.
Вдруг меня буквально парализовал какой-то грохот. Я выронил кастрюлю и, согнувшись, закрыл голову руками. Мне показалось, что горы обрушились на меня. Скорчившись, я упал на колени, и тут все прекратилось так же неожиданно, как и началось. Дрожа всем телом, я поднялся. Двое других узников выскочили из палатки. Покхара забился мне под ноги, поджав хвост. Араб был на грани обморока:
– Что это было? Что за бред?
Мишель стоял позади Фарида, и его металлическая башка вертелась, как флюгер. Со всех сторон еще слышался грохот. Сверху сыпались и разбивались сталактиты, и осколки их улетали в пропасть.
Я с трудом пришел в себя. Это было похоже на детонацию, на…
– Обвал… И камни, и лед… Эта пропасть – живая, и наш визит ее явно не радует.
– Живая пропасть? Что за чушь ты несешь?
Я поднял на три четверти опустевшую кастрюлю. Рассыпанный лед стал грязным. А в ушах все звенело птичье пение: «Свобода, свобода, кто на этот раз угодил в клетку?» Мне вдруг захотелось послать все к чертям и расшибить этот гребаный проигрыватель. Оглядевшись вокруг в последний раз, я твердым шагом направился к леднику:
– Надо все начинать сначала. Сидите в палатке.
– Неужели ты думаешь, случись что, палатка нас сможет защитить? Ты же сам все слышал не хуже меня, это пострашнее землетрясения. Сталактиты от нас мокрого места не оставят.
– Да вырубите вы эту чертову пластинку!
И я снова принялся за свою нудную работу. Откалывая