Он с особой тщательностью коротко подстриг ногти Маргарите и, пока в прозрачных трубках продолжала течь жидкость, нанес на руки умершей увлажняющий крем. Он снял с правой руки перчатку, мягко провел тыльной стороной ладони по морщинистому лбу женщины и, как ни странно, не почувствовал трупного окоченения. Он так хотел бы познакомиться с ней, как и с остальными своими подопечными. Просто немного побеседовать, улыбнуться друг другу или, быть может, выпить чашечку кофе. По крайней мере, представиться ей: «Привет, я Давид. А вы?»

Сколько их прошло через его руки, и ни с кем из них он не был знаком. Он занимался бальзамированием. «Бальзамировщик», или еще хуже – «трупорез».

Прежде чем зашить тело, он ввел дополнительную дозу раствора для консервации.

Наносить грим его научила Кэти, жена, а не учителя. «Искусство превращения лица в белую маску!» – пошутила она в первый раз, когда Давид тренировался на ней перед финальным тестированием. Впоследствии он сделал грим своей визитной карточкой. Нанести тон, припудрить скулы, придать губам их естественный цвет… Выложиться по полной. Потому что если родным и запомнится образ Маргариты, то это будет ее последний образ. Покойно спящей пожилой дамы.

Давид открыл окно. Комнату заполнил ледяной воздух. Ночь отступала, улицы затягивало туманом, что предвещало хмурый день. «Без смертей точно не обойдется», – подумал он и вздохнул. Больше всего он не любил скончавшихся от ран и покойников после вскрытия. Он ненавидел собирать пазлы. И потом – как смотреть в остекленевшие и удивленные глаза изрезанного ребенка?

Любовь и ненависть к работе. Грустный антагонизм.

Давид закрыл окно и бросил взгляд на часы. Уже больше восьми, а Кэти еще не звонила. Может быть, сегодня утром писем не приходило.

Уже почти месяц они неизменно обнаруживали в своем почтовом ящике анонимные письма – «Давиду & Кэти Миллер». Он не мог отвлечься и перестать думать об этом.

Он собрал инструменты и емкости с органическими отходами, сложил все в два алюминиевых чемодана. Запах формалина, казавшийся для непосвященных ужасной вонью, немного рассеялся. Маргарита сжимала в сложенных на груди руках деревянные четки, она казалась умиротворенной, на ней было ее самое элегантное платье. Она была прекрасна, как статуя. Теперь ее дочь могла войти.

– Я должен еще волосы уложить, но вы можете сделать это сами, если желаете, – прошептал он деликатно.

Женщина запахнула кофту и чуть отступила. Потом подошла к матери. Давид увидел, что, несмотря на слезы, в глазах ее блеснуло облегчение, значит он хорошо поработал. Он предпочел бы благодарность, выраженную в денежном эквиваленте, но вполне довольствовался и словом, взглядом, полуулыбкой. И потом, деньги – в такой момент… Надо уметь сохранять достоинство… профессионализм…

– Как будто заснула, – прошептала она наконец, беря в руки щетку для волос.

Давид наклонился, чтобы помочь ей. Вначале всегда надо было чуть направлять. Подойти к покойнику не всегда просто, еще сложнее дотронуться до него. Потом женщина наловчилась. Последняя встреча матери и дочери. Быть может, самые интимные и волнительные мгновения за всю жизнь.

Выйдя на улицу, Давид вытащил телефон, чтобы позвонить Кэти. Он хотел знать, что еще выдумала Мисс Хайд в своем очередном письме. Прислала билет в театр, чтобы он отправился на спектакль и «думал о ней»? Или фотографию заката, «места, куда они поедут вместе»? Или, как происходило чаще всего, просто угрожала?

Однако он взял себя в руки. Упоминать об этих письмах значило лишь снова подлить масла в огонь. В последнее время Кэти была на взводе, будто наэлектризованная, такая близкая и одновременно далекая. Всякий раз, когда он пытался обнять ее, она уклонялась от его объятий. Сколько они уже не занимались любовью?

Если хорошенько подумать, может быть, все же стоило обратиться в полицию. Чтобы вскрыть нарыв.

На данный момент Мисс Хайд его не пугала. Честно говоря, она никогда его не пугала, скорее интриговала. Она выражалась с элегантностью, отчего казалась ему женщиной зрелой, но в ее словах то и дело проскакивал юношеский максимализм. Она никогда не говорила о себе, только о них. Странное создание. В любом случае интересный персонаж для романа.

Давид поднял воротник зимней куртки, спрятал лицо в шарф и шагнул в густой туман. Давненько он уже не бродил по этим местам Девятнадцатого округа, по мощеным улочкам Бют-Борегар среди низких домов, крыши которых застилал туман. Интересное место для следующего триллера, как знать? Земля с кровавой историей, изрытая подземными ходами. На крутых улочках ни души. Да, а мысль не такая уж дурацкая. Километры туннелей, заканчивающиеся в каменоломне. Там легко спрятать логово какого-нибудь психопата, скрыть ужасные жестокости. Непочатый край работы для его персонажа, полицейского Джека Фроста.

Ибо Давид писал. Когда не зашивал трупы, когда не спал, когда не падал от усталости, он писал.

В конце улицы Компан он остановился, поставив два больших алюминиевых чемодана на мостовую, чтобы отдышаться. По-видимому, ему не хватало тренированности. Столько лет в теннис играл, а теперь дошел до того, что времени не остается даже, чтобы побегать полчаса в неделю…

К счастью, на фигуре это не очень отразилось. В свои тридцать лет Давид имел сложение подростка, его глаза и волосы не потеряли темного блеска, зубы были в хорошем состоянии. Но на высоком лбу уже залегли первые морщины, о которых он, впрочем, совершенно не думал. Все там будем, каким бы кремом ни пользовались. И знал он об этом лучше, чем кто-либо.

Он заметил ее на углу, когда собрался идти дальше. Огромную «БМВ» с затемненными стеклами.

Его словно горячей волной окатило. Это не могло быть совпадением… Давид не сомневался, что уже видел эту машину накануне у своего дома. И вот она тут, за тридцать километров от него…

Ему нужно было пройти мимо «БМВ», чтобы оказаться у своего старенького автомобиля.

Он дошел до середины улицы, замедлился, потом снова ускорил шаг.

Тогда из машины выпрыгнуло что-то огромное и бегом направилось к нему.