После несчастья с моими любимыми я ни разу не входил в храм, и стоило мне из полуденного пекла нырнуть в церковь Исси-ле-Мулино, как рана внутри, уже было затянувшаяся, снова открылась. Я, как наяву, увидел перед собой, в середине прохода между слишком жесткими скамьями с непреклонными спинками, два гроба – один такой маленький, что по церкви прокатилась волна приглушенных рыданий… Здесь даже каменные стены были пропитаны моим горем.

Кто-то на бегу поздоровался. Мой начальник, окружной полицейский комиссар Мартен Леклерк, спеша к выходу с орущим мобильником в руке, покосился на мои коротко остриженные волосы и прибавил:

– Дальше разбирайся сам! Прокурор Келли дает зеленый свет, можно забирать тело и делать вскрытие! Чуть позже поговорим, определимся.

Я кивнул и направился туда, где толпились люди и откуда доносились громкие голоса и щелчки фотоаппаратов. Прямо передо мной плакал, который век терпя муки, распятый Иисус. На пороге исповедальни, что расположена слева, виднелись армейские ботинки судмедэксперта.

Ко мне двинулся лейтенант Сиберски, вид у него, как всегда в неудачные дни, был серьезный.

– Привет, комиссар, – без улыбки проговорил он. – Первый день после отпуска мог бы начаться и повеселее…

Голос его звучал не слишком уверенно.

– Выкладывай!

– Значит, так. Дверь слева за алтарем была взломана гвоздодером, по словам священника – уже второй раз за последние три месяца, в первый обошлось без последствий. Отпечатков пальцев везде видимо-невидимо. Расследование вблизи места преступления начато, инспекторы сейчас опрашивают жителей соседних домов.

– Расскажи, что известно о жертве.

– Белая женщина лет пятидесяти. Никаких видимых повреждений или следов насилия. Щиколотки и сейчас еще связаны, но руки были свободны, и веревка валялась на полу, глаза залеплены клейкой лентой. Священник нашел тело сегодня в восемь тридцать пять утра в исповедальне, в отделении для кающихся. Жертва стояла на коленях, обритая голова покрыта… бабочками.

Я наморщил лоб:

– Бабочками? Мертвыми?

– Живыми. Семь крупных бабочек с длинными усиками, на туловище такой рисунок… в виде черепа. Когда их попытались накрыть сачком, они… запищали. Совершенно кошмарный звук.

– Где они сейчас?

– Отправили в лабораторию. Под ультрафиолетовой лампой на голове жертвы проявились не различимые простым глазом белесые пятна, возможно и объясняющие присутствие этих тварей. За подробностями к энтомологу…

– Так-так-так… Голое тело, щиколотки связаны, руки свободны. На голове насекомые. И все это в церкви. Ничего не скажешь, случай классический!

– Да уж, самый что ни на есть классический… Ладно, слушайте дальше про исповедальню: центральная часть, та, где сидит кюре, была открыта, хотя вчера ее в таком виде не оставляли. Обнаружив тело, священник немедленно обратился в полицию Исси, они прибыли через пятнадцать минут, а следом за ними наши сотрудники.

Судмедэксперт выбрался из кабинки для исповеди. Ван де Вельд выглядел настоящим военным, только ко всему еще и умным. Костюм цвета хаки, с математической точностью выверенная щетина и красивое, лишенное всякого выражения, словно высеченное из камня, лицо.

– Ну что, комиссар, хотите взглянуть и послушать?

Мы обменялись рукопожатием, и он подвел меня к исповедальне. Я увидел труп со спины – тяжелая груда безжизненной плоти. Лысая голова и предплечья упирались в скамеечку для молитвы, указательный палец сжатой в кулак правой руки торчал в сторону. Гладкая кожа черепа блестела в свете переносной галогеновой лампы.

Ван де Вельд протиснулся обратно в кабинку:

– Тело можно забирать. Без вскрытия причину смерти установить невозможно. Ни кровоподтеков, ни ран. Никаких выделений из носа или рта, позволяющих предположить смерть от асфиксии. Лицо не синюшное, точечные кровоизлияния отсутствуют, так что на первый взгляд ее не задушили.

Стоя сзади, я с непонятным стороннему наблюдателю увлечением изучал эту человеческую плоть. Миниатюрные поезда и душевные болячки были забыты. Бесчувственная машина Шарко набирала ход, я готов был вкалывать без отдыха.

– Половые сношения?

– Опять-таки на первый взгляд – не было. Зато было другое: убитая потеряла огромное количество жидкости. Эти разводы на полу и на скамеечке – следы обильного потоотделения.

– Если не ошибаюсь, после смерти люди не потеют?

– Не ошибаетесь. Поскольку тело не перемещали, можно утверждать, что женщину привели сюда живой. Она умерла в этой исповедальне, но я не могу понять от чего, и это меня бесит!

– Вы позволите?

Он уступил мне место в тесном закутке. Бровей убитой тоже не оставили, как и волос под мышками и на лобке.

– Клейкую ленту с глаз убрали криминалисты?

– Да. Веки были заклеены изолентой. Увидите на фотографиях.

Я старался проследить взглядом, куда указывает мертвый палец, а Ван де Вельд тем временем продолжал:

– Зубы здоровые, ухоженные, тело чистое, ногти длинные, в том числе и на ногах. Четыре ногтя на правой руке сломаны или сорваны. Это может свидетельствовать о насильственном… и продолжительном заточении…

Я наклонился над скамеечкой для молитвы, принюхался.

– Да, – труполог меня опередил, – чувствуется запах духов или крема, нанесенного на всю поверхность кожи, даже на голове. Во рту и в уголках губ я обнаружил следы темного сладкого вещества, – возможно, меда. Должно быть, это и удерживало бабочек. Анализы крови и содержимого желудка подтвердят…

Беспощадный свет галогеновой лампы резал глаза. Чем больше сведений я получал, тем большее испытывал смятение.

От чего умерла эта женщина?

– Время смерти удалось определить?

– Судя по трупному окоченению и ректальной температуре, я бы сказал – глубокой ночью, между двумя и четырьмя часами… Вскрытие покажет точнее…

Ван де Вельд стянул резиновые перчатки, закрыл тяжелый, набитый режущими инструментами чемоданчик и только после этого выхлебал разом полбутылки воды.

Я повернулся к светловолосому лейтенанту:

– Щиколотки оставили связанными, зато руки намеренно освободили, и правая указывает пальцем на эту часть исповедальни. Криминалисты ничего там не заметили, снимая отпечатки?

– Насколько я знаю, нет. Не нашли ни отпечатков, ни каких-либо меток.

Я распорядился увезти тело в Институт судебно-медицинской экспертизы. Как только носильщики вышли, Сиберски, сунув руки в карманы джинсов, спросил:

– Ну что, комиссар? Что вы об этом думаете?

– Пока я главным образом задаю себе вопросы. Почему привели сюда? Почему живую? Почему она голая и бритая?

Молодой лейтенант поделился со мной своими впечатлениями по горячим следам:

– Жертва находилась в кабинке для исповеди. Дверь в центральную часть исповедальни была открыта, значит убийца сел на место священника. Стало быть, все в этой мизансцене указывает на ритуал исповеди. По одну сторону окошка – коленопреклоненный грешник, по другую – духовник.

– С той разницей, что наша грешница пришла не по своей воле.

– Это ясно! Ей связали руки и ноги, это доказывает, что ее каким-то способом вынудили подчиниться, возможно применив физическое воздействие, тогда, наверное, от усилий освободиться она и обливалась по́том… но, возможно, воздействие было только вербальным.

– Что-нибудь в духе «Говори, покайся в совершенных тобой грехах, и Господь тебя простит…».

– Вот именно. А что касается ее наготы… Разве видеть перед собой голую связанную женщину, стоящую на коленях и молящую о