— Крысы. Тони темнее Мари. Они так любят друг друга, что часто даже отрываются от пищи и трут лапками голову друг другу. Если бы люди не были такими тупицами, то специально приходили бы на это посмотреть. Мари более игривая, чем Тони. После еды она забирается ко мне на плечо и запускает коготки мне в волосы. Причесывает, можно сказать. Таким способом она выражает мне свою признательность. Или любовь? Да разве узнаешь? Но так или иначе, это умиротворяет. А потом, сказав друг другу массу ласковых слов, мы расстаемся до следующего вечера. Они возвращаются в погреб через дыру в стене, за сливной трубой в кухне. Однажды Люсетта замазала дыру цементом. Бедняжка Люсетта. Совсем не умеет разводить цемент.

— Понимаю, — сказал Адамберг.

Старик напомнил ему Феликса, обрезчика на винограднике в восьмистах восьмидесяти километрах отсюда. Феликс приручил ужа, подкармливая его молоком. Однажды какой-то парень убил ужа. И тогда Феликс убил парня. Адамберг вернулся в спальню, где лейтенант Жюстен сидел у изголовья покойницы, дожидаясь, пока придет лечащий врач.

— Загляни в рот, — сказал Адамберг. — Посмотри, нет ли там следов беловатой кашицы, похожей на хлебный мякиш.

— Что-то я не горю желанием.

— А ты все-таки сделай. Думаю, старик задушил ее, затолкав в горло хлебный мякиш. А потом вытащил его и куда-то выбросил.

— Мякиш?

— Да.

Адамберг открыл окно и ставни. Осмотрел совсем маленький дворик, засыпанный птичьими перьями и наполовину заставленный старой рухлядью. Посредине был водосток, прикрытый решеткой. Адамберг заметил, что решетка мокрая, хотя дождя вчера не было.

— Пойди подними решетку. Думаю, он выбросил туда мякиш, а потом слил ведро воды.

— Идиотизм какой-то, — пробурчал Жюстен и посветил фонариком в рот старухи. — Если он и правда это сделал, почему потом не выбросил корку в помойный бак и не вымел крошки?

— Чтобы выбросить корку, ему пришлось бы выйти из дому и показаться на улице в неурочное время. А прямо рядом с домом — терраса кафе, где в душную ночь наверняка полно народу. Его бы увидели. А про горбушку и крошки он сочинил замечательную историю. Настолько необычную, что в нее начинаешь верить. Это чемпион по кроссвордам, у него своеобразный ход мысли.

И Адамберг вернулся на кухню к Тюило, он испытывал горечь, к которой примешивалось нечто вроде восхищения.

— Когда пришли Тони и Мари, вы достали хлеб из ведра?

— Нет, они сами его достают, им это нравится. Тони садится на педаль, крышка поднимается, и Мари вытаскивает из ведра все, что им захочется. Молодцы, верно? Вот уж хитрюги так хитрюги.

— Значит, Мари вытащила хлеб. А потом они вдвоем выели мякиш? Не переставая ласкать друг друга?

— Да.

— Весь мякиш?

— Это крупные крысы, комиссар. И прожорливые.

— А крошки? Почему они не съели крошки?

— Комиссар, мы занимаемся Люсеттой или мы занимаемся крошками?

— Мне непонятно, почему вы завернули хлеб в тряпку после того, как крысы выели из него мякиш. Хотя раньше он у вас лежал в ведре.

Старик вписал несколько букв в клеточки кроссворда.

— Комиссар, вы явно не сильны в кроссвордах. Если бы я выбросил пустую корку в ведро, Люсетта вмиг сообразила бы, что Тони и Мари побывали у нас.

— Вы могли вынести хлеб на помойку.

— Входная дверь скрипит, как недорезанная свинья. Вы разве не заметили?

— Заметил.

— Ну, вот я и завернул хлеб в тряпку. Это избавляет меня от утреннего скандала. Ведь у нас тут каждый день скандалы, от зари до зари. Черт возьми, все пятьдесят лет она бурчит на меня и повсюду возит тряпкой, и под моим стаканом, и под ногами, и под задницей. Словно я уже не имею права пройти по комнате или сесть на стул. Если бы с вами так обращались, вы бы тоже спрятали корку.

— А в хлебнице она ее не увидела бы?

— Нет, конечно. Утром она ест сухарики с изюмом. Наверное, она это делает нарочно, потому что от сухариков бывает уйма крошек. И у нее появляется занятие часа на два. Прослеживаете логику?

В кухню вошел Жюстен и утвердительно кивнул Адамбергу.

— Но вчера, — начал Адамберг с некоторым унынием в голосе, — вчера все было иначе. Вы вынули из хлеба мякиш, две плотные пригоршни, и затолкали ей в рот. Когда вы заметили, что она не дышит, то достали мякиш и выбросили его в водосток во дворе. Меня поразило, что вы выбрали такой способ убийства. Никогда еще не видел, чтобы человека задушили хлебным мякишем.

— Редкая изобретательность, — спокойно подтвердил Тюило.

— Вы, конечно, предвидели, что на мякише найдут частицы ее слюны. И поскольку вы смекалистый и хитрый, то на корке обнаружат также следы от крысиных зубов. Вы оставили им немного мякиша, чтобы ваша история выглядела более убедительной.

— Они обожают забираться внутрь багета, смотреть на это — одно удовольствие. Да, вчера мы с ними приятно провели вечер, что и говорить. Я даже выпил два стакана, пока Мари скребла у меня в голове коготками. Потом вымыл и убрал стакан, чтобы не нарываться. Хотя она была уже мертвая.

— Хотя вы только что ее убили.

— Да, — ответил старик с равнодушным вздохом и заполнил несколько клеточек в кроссворде. — Вчера приходил доктор. И сказал, что она точно протянет еще не один месяц. Это означало, что у меня впереди еще десятки вторников со слоеными пирожками, сотни попреков, тысячи взмахов тряпкой. В восемьдесят шесть лет ты вправе начать жить. Бывают такие вечера. Вечера, когда человек встает и совершает поступок.

Тюило встал и открыл ставни в столовой, впустив внутрь непомерную, изматывающую жару первых дней августа.

— Она еще и окна не хотела открывать. Но я не скажу всего этого, комиссар. Я скажу, что убил ее, желая избавить от страданий. Убил с помощью хлебного мякиша — потому что она его любила, потому что хотел побаловать ее в последний раз. Я все выстроил заранее, вот здесь. — Он стукнул себя по лбу. — И не найдется ни единого доказательства, что я сделал это не из милосердия. А? Из милосердия? И меня оправдают, и через два месяца я вернусь сюда, поставлю себе стакан прямо на стол, не подстилая салфетку, и мы заживем тут втроем, Тони, Мари и я.

— Думаю, так и будет, — произнес Адамберг, медленно поднимаясь с места. — Но если вы вернетесь, месье Тюило, вам не хватит смелости поставить стакан прямо на стол. И возможно, вы достанете из шкафа ту самую салфетку. А потом сметете крошки.

— А зачем я стану это делать?

Адамберг пожал плечами:

— Просто я такое уже видал. Так часто бывает.

— А вы за меня не расстраивайтесь. Я, знаете ли, хитрый.

— Это верно, месье Тюило.

На улице жара загоняла людей в тень, они шли вплотную к фасадам домов, ловя воздух раскрытыми ртами. Но Адамберг перешел на солнечную сторону и зашагал по безлюдным