Ариана Лагард все усложнила, потребовав добавить капельку миндального сиропа в чашку двойного кофе с молоком. Но в итоге их все-таки обслужили.

– Как доктор Ромен? – спросила она, размешивая густую жидкость.

Адамберг развел руками:

– Он в прострации, в истоме. Как барышни в прошлом веке.

– Вот оно что. Ты сам диагноз поставил?

– Нет, он. Ни депрессии, ни патологии. Но он только и делает, что перемещается с одного дивана на другой, – то спит, то кроссворды решает.

– Вот оно что, – повторила Ариана и насупилась. – Ромен ведь энергичный человек и одаренный судебный медик. Любит свою работу.

– Да, но он в прострации. Мы долго ждали, прежде чем заменить его.

– А меня ты зачем позвал?

– Я тебя не звал.

– Мне сказали, что меня затребовал парижский уголовный розыск.

– Я тут ни при чем, но ты действительно появилась очень кстати.

– Чтобы выдрать этих парней из лап Наркотдела.

– Мортье считает, что это никакие не парни, а просто подонки, один из которых к тому же черный. Мортье – начальник Отдела по борьбе с наркотиками, и у меня с ним не сложились отношения.

– Поэтому ты не хочешь отдавать ему трупы?

– У меня трупов и так выше крыши. Просто эти – мои.

– Ты уже сказал. Давай подробности.

– Нам ничего не известно. Их убили в ночь с пятницы на субботу, у Порт-де-ла-Шапель. Следовательно, считает Мортье, это разборки наркодилеров. Мортье просто убежден, что чернокожие ничем, кроме наркоты, не занимаются и вообще непонятно, что умеют делать в этой жизни. К тому же у них след от укола на локтевом сгибе.

– Видела. Обычные анализы ничего не дали. Чего ты от меня ждешь?

– Покопайся и скажи мне, что было в шприце.

– Чем тебя не устраивает гипотеза о наркотиках? Порт-де-ла-Шапель – самое место.

– Мать черного верзилы уверяет, что ее сын к наркотикам не прикасался. Не употреблял, не торговал. Мать белого верзилы не в курсе.

– Ты еще веришь престарелым мамашам?

– Моя всегда говорила, что у меня голова как сито и слышно, как в ней со свистом гуляет ветер. И она была права. Я же тебе сказал – у них обоих грязь под ногтями.

– Как у всех горемык на блошином рынке.

Слово «горемык» Ариана произнесла безучастным тоном человека, для которого бедность – факт, а не проблема.

– Это не просто грязь, Ариана, это земля. А наши ребята вовсе не садовники. Они живут в полуразрушенных домах без света и отопления – город предоставляет их в таком виде разного рода горемыкам. Равно как и престарелым мамашам.

Взгляд Арианы уперся в стену. Когда она осматривала труп, ее глаза сужались и застывали, превращаясь, казалось, в окуляр точнейшего микроскопа. Адамберг не сомневался, что, исследуй он ее зрачки в эту минуту, он бы рассмотрел в них два четко прорисованных тела, белое в левом глазу, черное – в правом.

– Одно могу тебе сказать, Жан-Батист, – их убила женщина.

Адамберг отставил чашку, ему не хотелось перечить ей и на этот раз.

– Ты видела, какого они габарита?

– А что, ты думаешь, я делаю в морге? Предаюсь воспоминаниям? Видела я твоих парней. Обычные качки, косая сажень. И тем не менее их убила женщина.

– Вот тут поподробнее.

– Приходи вечером. Мне надо еще кое-что проверить.

Ариана встала, сняла с вешалки белый халат и надела его прямо на костюм. В кафе возле морга не любили судмедэкспертов. Клиентам было неприятно.

– Не могу. Иду на концерт.

– Ладно, приходи после. Я работаю допоздна, как ты помнишь.

– Не могу, концерт в Нормандии.

– Вот оно что, – сказала Ариана, застыв. – А какая программа?

– Понятия не имею.

– Едешь в Нормандию на концерт и не знаешь, что играют? Или ты слепо следуешь за дамой?

– Не следую, а любезно сопровождаю.

– Вот оно что. Ну что ж, заходи в морг завтра. Только не утром. Утром я сплю.

– Я помню. До одиннадцати.

– До двенадцати. Старость не радость.

Ариана присела на краешек стула, явно не собираясь тут задерживаться.

– Я еще кое-что должна тебе сказать. Но не знаю, надо ли.

Паузы, даже очень длинные, никогда не смущали Адамберга. Он ждал, размышляя о вечернем концерте. Прошло минут пять или десять, он не заметил.

– Семь месяцев спустя, – внезапно решилась Ариана, – убийца явился с повинной.

– А, ты об убийце из Гавра, – Адамберг поднял на нее глаза.

– Он повесился в камере через десять дней после своей исповеди. Ты оказался прав.

– И ты расстроилась.

– Да. Я уж не говорю о своих шефах. Я прождала повышения еще пять лет. Типа ты мне принес разгадку на блюдечке, а я типа и слушать тебя не желала.

– И ты мне ничего не сказала.

– Я забыла твое имя, стерла его из памяти, выкинула куда подальше. Как кружку с пивом.

– И до сих пор на меня злишься.

– Нет. Благодаря нашему крысолову я занялась расщеплением личности. Ты не читал мою книгу?

– Просмотрел, – увильнул от ответа Адамберг.

– Я изобрела термин – убийцы-двойняшки.

– Да, – нашелся комиссар, – мне рассказывали. Они словно разрезаны пополам.

Ариана поморщилась:

– Скорее они состоят из двух несоприкасающихся частей – одна убивает, другая живет обычной жизнью, и они даже не подозревают о существовании друг друга. Это большая редкость. Например, та медсестра, которую арестовали в Аньере два года назад. Таких убийц-рецидивистов очень трудно разоблачить. Потому что их никто не может заподозрить, даже они сами. Кроме того, они соблюдают крайнюю осторожность, опасаясь, как бы их не застукала вторая половина.

– Помню я эту медсестру. У нее, по-твоему, раздвоение личности?

– Редкий экземпляр. Не попадись на ее пути гениальный сыщик, она бы так и косила направо и налево до самой смерти, даже не подозревая об этом. Тридцать два убийства за сорок лет, и хоть бы что.

– Тридцать три, – поправил Адамберг.

– Тридцать два. Мне лучше знать, я с ней часами разговаривала.

– Тридцать три, Ариана. Я же ее арестовал.

Она замешкалась, потом улыбнулась.

– И то правда, – сказала она.

– Значит, когда гаврский убийца потрошил крыс, он был не в себе? То есть действовала его вторая, преступная часть?

– Тебя интересует раздвоение личности?

– Меня беспокоит медсестра, да и гаврский убийца – мой, в каком-то смысле. Как его звали?

– Юбер Сандрен.

– А признаваясь, он тоже был своей второй половиной?

– Это невозможно, Жан-Батист. Вторая половина никогда себя не выдаст.

– Но его половина номер один ведь вообще ничего не могла сказать, поскольку ничего не знала.

– В этом-то и была загвоздка. На несколько мгновений раздвоение застопорилось, перегородка дала трещину, и водонепроницаемость между двумя личностями была нарушена. В эту щелку Юбер номер один увидел Юбера номер два и ужаснулся.

– Такое бывает?

– Крайне редко. Но расщепление,