Выругавшись, я на ощупь отыскал спички и зажег карбидную лампу, которую мы использовали только в чрезвычайных ситуациях. Я как раз переодевался в сухие трусы, когда в палатку вошел дядя Эм.
— С тобой все в порядке, сынок? — спросил он.
— Да, — кивнул я. — Что случилось?
— Молния ударила в какие-то провода и поджарила дизельный генератор. Сегодня его не починят — вся обмотка сгорела. Гроза закончилась, но напоследок выстрелила по нам.
Когда он ушел, я достал журнал с детективными историями и попробовал почитать. Но меня все сильнее клонило в сон. Снова начался легкий дождик, который то прекращался, то моросил. Сквозь тихий стук дождя я услышал, как бьют часы, а затем далекий свисток поезда. Тихо шипела карбидная лампа, мягко гудел дождь, скучный рассказ все больше усыплял меня… и в конце концов усыпил.
Мне кажется, выстрела я не слышал. Если и слышал, то его звук затерялся в снах, которые мне снились, а это я плохо помню.
Меня разбудил голос дяди Эма.
— Эд! — позвал он с порога. — С тобой все нормально?
Я сел на койке.
— Ну да… А что?
— Только что раздался выстрел. Я подумал, может…
Он не договорил. Видимо, дядя решил, что я взял ружье тридцать второго калибра, которое он хранил в сундуке, и оно случайно выстрелило.
Дядя зашел в палатку, за его спиной возник огромный силуэт. Это был Хоуги. Он наклонил голову, чтобы не задеть головой потолок.
— Говорят, стреляли где-то возле шатра сайд-шоу. Ты идешь туда, Эм?
Видимо, именно туда дядя Эм и отправился, поскольку я вдруг остался в палатке один. Все еще пребывая в полусне, я опустил ноги на пол и натянул сапоги. Снаружи доносилось множество голосов и чавкающий звук шагов по раскисшей земле. Дождя больше не было слышно.
Я быстро накинул дождевик прямо на голое тело. Это было неприятно, на коже он казался холодным и липким. На ходу застегивая плащ, я выскочил на улицу, обогнул наш киоск и выбрался на аллею. Все еще моросил мелкий дождик.
Я влился в поток людей, двигавшихся в направлении шатра сайд-шоу. У многих в руках были фонарики. Конечно, я не удосужился захватить свой фонарик, поскольку спросонья не сообразил, что на аллее темно, хоть глаз выколи. Но, следуя за остальными, умудрился дойти до шатра сайд-шоу и даже ни обо что не споткнуться.
Забор, окружавший шатер, я нашел довольно легко — просто в него врезался. Я перелез через забор, на ощупь отыскал дорогу к полотну, умудрившись не запутаться, и пролез под боковой стеной.
Внутри было светло. Неровные танцующие лучи примерно двадцати фонариков заливали помещение тусклым светом. Но одно место, в самом центре, было освещено очень ярко.
Вокруг толпилось много людей. Мне не было видно, что́ они там рассматривают. Приблизившись к плотному кольцу, окружавшему это место, я встал на цыпочки и вытянул шею, пытаясь заглянуть поверх голов.
В этот момент стоявший передо мной человек отошел, и я разглядел то, что лежало в траве. Лучше бы я этого не видел.
На траве, лицом вниз, лежал ребенок, совсем голый. Судя по всему, мальчик, лет шести-восьми. У него была очень бледная кожа и коротко подстриженные темные волосы.
Из спины у него торчала рукоятка ножа. Тяжелая. Нож напоминал один из тех метательных ножей, которыми пользовался в своем выступлении Австралия. Мальчик был мне не знаком. По крайней мере со спины я его не узнал.
Сзади напирали другие люди, некоторые из них взволнованно обсуждали происшествие. Напротив меня Папаша Дженни опустился на колени и приложил руку к плечу мальчика.
— Мертвее не бывает, — произнес он. — Совсем холодный.
Он быстро отнял руку. Кто-то сказал: «Господи Иисусе!», и это прозвучало вполне искренне.
— Не трогайте его, — проговорил кто-то третий. — Не передвигайте тело!
Еще упомянули копов, выругались.
Я попятился и вышел из кольца людей. Неподалеку стояла другая группа, поменьше, и там я заметил дядю Эма и Хоуги. Они собрались вокруг кого-то, кто сидел на краю платформы уродов. Человек всхлипывал с таким надрывом, будто вот-вот готов был впасть в истерику. Судя по звуку, это была девушка. До смерти перепуганная девушка.
Мне и самому было не по себе. Конечно, я не испугался, как та девушка, но меня слегка мутило.
Я отошел к выходу и прислонился к рекламной сцене, гадая, кто, черт возьми, мог прирезать мальчишку и зачем. Пытался определить, что это за мальчишка, но не мог. Странно, ведь в цирке было много детей, и я полагал, что знаю их всех, если и не по имени, то хотя бы в лицо.
Среди цирковых детей мне особенно нравился один мальчишка такого возраста и комплекции, паренек по прозвищу Джигабу, который танцевал чечетку в шоу. В свои семь лет Джигабу чувствовал ритм ногами лучше, чем Крупа руками. Но этот ребенок с мертвенно-белой кожей был не Джигабу. Исполнитель чечетки был черный, как уголь.
И все же, подумал я, мальчишка, который лежит там, наверняка из цирка, а не из города. Городской ребенок мог оказаться возле палатки интермедии в столь поздний час, но уж никак не без одежды. А вот для циркового ребенка это было не так уж странно. Многие работники нашего цирка в жару спят голышом. Ребенок тоже мог, однако…
Через минуту-другую тошнота прошла, и хотя во рту все еще ощущался неприятный привкус — в прямом и переносном смысле, с обедом я пока расставаться не собирался.
Я услышал, что меня зовет дядя Эм, крикнул ему в ответ: «Да» и собрался вернуться в шатер, когда дядя Эм, Хоуги и девушка вышли мне навстречу. Девушка шла между ними, они обнимали ее за плечи. Она была в длинном непромокаемом плаще зеленого цвета, зеленом берете и заляпанных грязью тапочках на высоком каблуке. На плаще и обнаженных ногах тоже виднелись обильные следы грязи. Девушка слегка наклонялась вперед, закрыв лицо руками, и все еще тихонько всхлипывала.
Дядя Эм тихо разговаривал с ней.
— Рита, — сказал он, — ты знакома с моим племянником Эдом? Его зовут Эд Хантер, такая же фамилия, как у меня. Послушай, он хороший парень. Покатайтесь с ним по городу, пока тебе не станет лучше. Пусть он на время увезет тебя отсюда.
Девушка перестала плакать и опустила руки. Теперь я узнал ее. Это была одна из новых девушек в стрип-шоу, которая поступила на работу к нам в цирк в Луисвилле и выступала всего неделю. Я видел ее пару раз. Я вспомнил, что она симпатичная, хотя сейчас, когда все лицо у нее распухло от слез, а на щеках виднелась грязные потеки, о ней трудно было такое сказать.
— Привет,