– Это же не прямо сейчас, – сказала Нимуэ, разглядывая ветви пурпурного куста, растущего меж корней древнего ясеня. Она пыталась придумать, как бы перевести тему, но Белка не отставал:
– Почему ты хочешь уехать?
Нимуэ колебалась. Как могла она сказать ему правду? Правда навредит, собьет с толку, приведет к новым вопросам. Она хотела уехать, потому что ее не желали видеть в собственной деревне. Боялись. Осуждали. Перешептывались за ее спиной. Указывали пальцем. Деревенским детям запрещали играть с ней из-за шрамов на спине, из-за того, что ее бросил отец, из-за якобы висевшего над нею проклятия. Возможно, так оно и было. Ее связь с Сокрытым – именно этим словом пользовалась мать в отношении того, что Нимуэ считала одержимостью, – отдавала силой и тьмой и была иной, чем у любого другого из известных Небесных Народов. Она возникала неожиданно, проявлялась странно, порой жестоко: у Нимуэ случались видения, припадки, а временами земля прогибалась и дрожала или деревянные предметы рядом с ней сминались причудливым образом. Было ощущение тошноты, и после не лучше: она чувствовала себя потной, полной стыда – и опустошенной. Нимуэ не выгоняли из деревни с ножами и палками только оттого, что ее мать была архидруидом.
Зачем же валить все это на голову бедного Белки? Его мать, Нелла, была словно сестра матери Нимуэ, а самой Нимуэ – как тетушка, так что она избавила Белку от бремени темных сплетен. Он считал Нимуэ нормальной, даже скучной (особенно когда они гуляли на природе), и ей это нравилось. Однако она всегда знала, что это не будет длиться вечно.
Нимуэ ощутила укол вины, взглянув на первозданные зеленые склоны Железного Леса, где все жужжало, щебетало и полнилось жизнью, где обитали таинственные лица Старых Богов. Эти лица пробивались сквозь лианы и землю, и Нимуэ давным-давно дала им прозвища: Большой Нос, Печальная Леди, Шрам-на-лысине. Уехать отсюда – как расстаться со старыми друзьями.
Однако, чтобы не смутить Белку, Нимуэ продолжила лгать:
– Не знаю, Белка. Неужели тебе никогда не хотелось увидеть что-то новое?
– Ты про Луннокрылых?
Нимуэ улыбнулась. Под сенью лесов глаза Белки непрерывно выискивали фейри из клана Лунного Крыла.
– Вроде того. Или океан, или Потерянные Города, что принадлежали Богам Солнца. Или Плавучие Храмы.
– Это все сказки, – сказал Белка.
– Как узнать, если не попытаться их отыскать?
Вместо ответа Белка упер руки в бока.
– Ты уедешь и не вернешься? Как Гавейн?
Улыбка осветила лицо Нимуэ от одного только имени. Она вспомнила, как семилетней девочкой обнимала Гавейна за шею, когда он нес ее на спине через этот самый лес. В четырнадцать он знал секреты каждого цветка, листа и дерева Железного Леса, знал все о лекарствах и о ядах, знал, какие листья нужно заварить чаем, чтобы снизошло видение, а какие – для сердечного приворота, умел распознать кору, которую нужно пожевать, чтобы начались роды, и мог предсказывать погоду по птичьим гнездам. Она помнила, как сидела у него на коленях, а его длинные руки обвивали ее, словно Гавейн был ей старшим братом. Подле них пищали птенцы коршуна, и Гавейн рассказывал, как узнавать лесные секреты по узорам на скорлупках разбитых яиц.
Он никогда не судил Нимуэ по ее шрамам. И улыбка у него была легкая и добрая.
– Может, он когда и вернется, – но Нимуэ скорее надеялась на это, чем всерьез верила своим же словам.
– Будешь искать его? – Белка ухмыльнулся.
– Что? Не смеши меня! – Нимуэ ущипнула мальчика.
– Ой!
– А теперь не отвлекайся, – потребовала она, преувеличенно сердито глядя на Белку, – потому что я устала подсказывать тебе.
Она указала на куст, прикрытый крапивой.
– Корень Оша, – Белка закатил глаза. – Защищает от темной магии.
– И?
Мальчик наморщил нос.
– Помогает при боли в горле?
– Хорошая попытка, – поддразнила Нимуэ. Она приподняла камень, освобождая маленькие белые цветы. Глубоко задумавшись, Белка принялся ковырять в носу.
– Кровяной корень, от злых чар. И от похмелья хорошо.
– Да что ты знаешь о похмелье! – Нимуэ ткнула Белку, и он, хихикая, перекувыркнулся назад, на мягкий мох. Она погналась следом, но догнать Белку никому было не под силу. Он поднырнул под опущенный подбородок Печальной Леди и запрыгнул на ветку, откуда открывался великолепный вид на пастбища и хижины Дьюденна.
Нимуэ присоединилась к нему, немного запыхавшись и наслаждаясь ветерком, развевавшим ее волосы.
– Я буду скучать по тебе, – просто сказал Белка, взяв ее за руку.
– Правда будешь? – Нимуэ испытующе взглянула на него, но затем притянула его вспотевшую голову к груди. – Я тоже.
– А твоя мама знает, что ты уезжаешь?
Нимуэ обдумывала ответ, как вдруг ощутила зов Сокрытого где-то на уровне желудка. Она напряглась. Чувство было отвратительное, словно вор влез в окно. В горле пересохло. Она подтолкнула Белку локтем и хрипло сказала:
– Урок окончен.
Для ушей Белки не было музыки приятнее.
– Ура! Никаких больше занятий!
Он стрелой метнулся к валунам и исчез, оставив Нимуэ наедине с тошнотворным ощущением в животе.
Небесный Народ не чурался Сокрытого – невидимых духов природы, от которых, если верить легендам, и произошел клан Нимуэ. Ритуалы Небесного Народа в самом деле обращались к Сокрытому по любым поводам, большим и малым. В то время как архидруид председательствовал на важнейших церемониях года и решал споры между старейшинами и семьями, Призывающий обращался к Сокрытому, дабы благословить урожай или призвать дождь, облегчить роды, направить духов к солнцу. И все же, как Нимуэ выяснила еще в детстве, эти призывы были скорее церемониальными. Сокрытое редко откликалось на них. Почти никогда. Даже Призывающий, ответственный за пресловутую связь, был вынужден искать ответы духов в расположении облаков или вкусе земли. Для большей части Небесного Народа Сокрытое пряталось в струйке, капле росы. Нимуэ же ощущала его как бурный речной поток.
Но сейчас все было иначе. Этот гул, что поселился у нее в животе, пульсировал, но под сенью Железного Леса царила тишина. Сердце Нимуэ колотилось в груди, но не от страха – от предвкушения. Что-то приближалось. Она ощущала это в шелесте листьев, стрекоте цикад, шуме ветра. Сквозь звуки Нимуэ начинала разбирать слова, напоминающие гул возбужденных голосов в переполненной комнате. И все это порождало в ней надежду на осмысленную связь, на ответы, почему она так отличается от других.
Нимуэ вдруг почудилось движение рядом, и, резко обернувшись, она увидела олененка, что стоял совсем рядом. Гул в животе усилился. Глубокими черными глазами олененок смотрел на Нимуэ, и глаза его были старше мертвого пня, на котором она сидела, старше самого солнечного света на щеках.
«Не бойся».
Она могла слышать голос внутри, но он принадлежал не ей.
«Смерть – это не конец».
Нимуэ не могла дышать, боялась даже двинуться. Ее накрыла оглушительная тишина, а перед глазами расстелилось всепоглощающее благоговение. Она боролась с желанием убежать или зажмуриться, как