Это был блестящий черный телефон, висящий на стене, и поэтому для него нужна была только одна рука вместо двух.[3] Он располагался на такой высоте, чтобы им было удобно пользоваться отцу Трисс, и Пен пришлось подставить стул и встать на цыпочки, чтобы ее лицо стало вровень с микрофоном. Ее правая рука прижимала маленькую коническую слуховую трубку к уху.
Трисс не могла разобрать слов. Ее сестра на этом насесте выглядела совершенно нелепо, словно маленький ребенок, притворяющийся взрослым в игре «верю — не верю». Только приглушенный голос Пен заставлял поверить, что дело серьезное. Пока Трисс наблюдала, Пен повесила трубку на крюк и слезла со стула. Трисс выпрямилась, и через несколько секунд Пен открыла дверь кабинета. Обнаружив себя лицом к лицу с Трисс, Пен застыла, и ее лицо превратилось в маску вины и ужаса.
— С кем ты разговаривала, Пен? — спросила Трисс.
Пен сделала глубокий вдох, но не смогла заговорить. Ее лицо покраснело и исказилось, Трисс прямо видела, как сестра торопливо перебирает варианты лжи и возражений в поисках подходящего. Потом взгляд Пен упал на пустую тарелку, а когда снова обратился на Трисс, стыд сменился яростью и неверием.
— Ты съела мой обед! — Ее голос был пронзительным до крика. — Это ведь ты сделала, да? Ты съела его! Ты украла мой обед!
— Ты не спустилась поесть! — возразила Трисс, ощетиниваясь. — Я стучала, я пыталась предложить его тебе…
— Я… я расскажу маме и папе! — Пен задыхалась от злости и, казалось, вот-вот взорвется от возмущения.
— Они тебе не поверят. — Трисс не собиралась это говорить. Она подумала об этом, но не собиралась произносить слова вслух. Однако это была правда, и Трисс увидела, как понимание отражается на лице сестры вместе с досадой и яростью.
— Ты думаешь, что можешь делать все, что в голову взбредет? — резко и с горечью сказала Пен. — Ты думаешь, что победила? Но нет.
— Пен… — Трисс попыталась сгладить углы. — Извини, что я съела твой обед. Я… — Она хотела было сказать, что поделится с Пен ужином, но знала, что не сдержит обещание. — Я хочу помириться с тобой. Пожалуйста, давай прекратим. Почему ты меня так ненавидишь?
Упорная враждебность Пен на фоне всего происходящего была совершенно невыносима.
— Ты что, шутишь? — На лице Пен выразилось неверие. Она подалась вперед, всматриваясь в Трисс, и ее взгляд был полон бульдожьей ярости. — Я знаю насчет тебя. Я знаю, что ты такое. Я видела, как ты выбралась из Гриммера. Я там была.
— Ты была там? — Трисс шагнула вперед, и ее сестра отшатнулась. — Пен, ты должна мне все рассказать! Ты видела, как я упала? Что произошло?
— О, прекрати! — отрезала Пен. — Ты считаешь себя очень умной, да? — Она звучно сглотнула и сжала челюсти с таким видом, будто больше всего на свете хотела кого-нибудь укусить. — Знаешь что? Ты не такая умная. Ты делаешь все не совсем правильно. Все. Все время. И рано или поздно они заметят. Они поймут.
На лице Пен читалось не что иное, как объявление войны. Ее непонятные слова бурлили и крутились в голове Трисс, словно стая пираний, на смену отчаянию пришли досада и возмущение. Она хотела почувствовать себя виноватой за то, что съела обед Пен, хотела объясниться с ней, но все эти намерения были сметены горечью и жалящим ощущением несправедливости. Так было всегда, наконец вспомнила она. Пытаешься протянуть руку, а в ответ получаешь от Пен только изобретательную и упрямую ненависть.
— Ты лжешь, не так ли? — прошипела Трисс. — Ты ничего не видела. Ты просто пытаешься меня напугать. Врунишка!
Ее охватило страстное желание нанести ответный удар, и со сладким ощущением собственной власти она осознала, что, если захочет, легко причинит Пен неприятности. «Я могу сказать им, что она кричала и у меня разболелась голова». Как только эта мысль промелькнула, ей показалось, что ее голова и правда заболела, что Пен заставила ее чувствовать себя нехорошо. «И я могу сказать им, что она была в тот день у Гриммера, родители заставят ее рассказать».
— Девочки? — Внизу лестницы появилась мать. — Девочки, вы что, ссоритесь?
Девочки застыли и невольно переглянулись — скорее как заговорщики, чем противники. Если ссоры не было, ни у кого из них не будет проблем. С другой стороны, если одна из них начнет оправдываться, второй придется оправдываться еще сильнее и громче. Кто больше потеряет от потока обвинений?
Трисс только что была на грани того, чтобы позвать родителей, передать им слова Пен и рассказать о недозволенном звонке. Но сейчас мужество оставило ее. Несмотря на ярость, в глубине души она чувствовала страх и подозрение, что Пен действительно знает о ней что-то ужасное, что-то, чего не стоит знать родителям.
— Нет, — мрачно ответила Пен, — мы не ссоримся. Я просто… говорила Трисс кое-что, что ей надо сделать. Громко.
— Правда? — Мать подняла брови.
— Да. Видишь ли… — Взгляд Пен украдкой скользнул по лицу Трисс. — Трисс принесла мне обед, и я сказала ей, что не голодна. А она… да, так что я попросила ее съесть мою еду. И она съела.
Мать вопросительно посмотрела на Трисс. Рот Трисс пересох. Пен могла обвинить ее в краже обеда. Но без всякой очевидной причины сестра сняла ее с крючка. Чувствуя себя так, будто ей в глаз ткнули оливковую ветвь,[4] Трисс медленно кивнула, подтверждая слова Пен.
— О Трисс! — В словах ее матери прозвучало беспокойство.
— Понимаешь, она все время голодна, — продолжила Пен, хмуро глядя на свои поцарапанные туфли. — На самом деле голодна. Я говорю это, потому что она должна была сама тебе сказать, вдруг это значит, что она еще больна. Но она просто не хотела тебя беспокоить.
— Трисс! Милая! — Мать опустилась перед ней на колени и крепко обняла ее. — Тебе следовало мне сказать! Ты всегда можешь говорить мне обо всем, что тебя беспокоит, бедный лягушонок!
— Мама, — тихо-тихо спросила Пен, — с Трисс все будет хорошо? — Она наморщила лоб и слегка скривила рот с таким видом, словно она совсем малышка, боящаяся темноты. — Она все еще больна? Я так сильно испугалась вчера вечером… Когда увидела ее в саду… Она так странно себя вела.
Кровь Трисс застыла в жилах. «Маленькая гадюка! Вчера ночью она видела меня под яблоней. Должно быть, смотрела в окно». Мать снова посмотрела на Трисс, но в ее взгляде не было ни обвинения, ни подозрения, только намек на растерянную улыбку.
— В саду?
— Понятия не имею, о чем она говорит. — Трисс удивилась, как ей удалось произнести эти слова