– Вы родственник? – спросила она.
– Сын. Вы сестра?
Женщина коротко – слишком коротко – улыбнулась:
– Нет, я его лечащий врач. Доктор Хуэрта, – протянула она руку. – Была дежурным невропатологом прошлой ночью, когда вашего отца доставила «скорая».
Он пожал ей руку, представился:
– Джек. Зовите меня просто Джек, – и кивнул на отца. – Он только что заговорил!
– Правда? И что сказал?
– По-моему, похоже на «блуд».
– Понимаете, что это значит?
– Нет.
Может, услышал мой голос и хотел сказать блудный сын.
– Бессмысленная речь... обычна в его состоянии.
Джек несколько секунд разглядывал доктора Хуэрту. Как она в свои годы успела закончить медицинский институт, тем более стать специалистом?
– А в каком он состоянии? Как его дела?
– Не так хорошо, как хотелось бы. Кома – семь баллов.
– Из десяти?
– Нет, – покачала она головой. – Мы здесь пользуемся индексом Глазго. Хуже всего три балла – глубокая кома. Оптимально – пятнадцать. Оцениваем по глазным, речевым, двигательным импульсам. Глазной балл у вашего отца единица – они постоянно закрыты; речевой – два, то есть он время от времени произносит какие-то звуки, как вы только что слышали.
– Получается всего три, – подсчитал Джек.
Звучит довольно погано.
– Моторные реакции оцениваются в четыре балла. Он реагирует на болевые стимулы.
– На какие болевые стимулы? Не хотелось бы найти на подошвах следы от горящих окурков!
Доктор Хуэрта вытаращила глаза:
– Боже сохрани! Неужели вы думаете...
– Простите, простите. – Успокойтесь, леди, ради всего святого. – Шучу.
– Я надеюсь, – сказала она с негодующим взглядом. – Для проверки моторных рефлексов мы пользуемся специальной иглой. Четыре балла плюс три дают семь. Не совсем хорошо, но могло быть и хуже. – Она бросила взгляд на планшет. – Рефлексы не нарушены, жизненные показатели и анализы хорошие. Ультразвуковое исследование мозга не показывает ни инсульта, ни внутреннего кровотечения, в ПП крови нет.
– Что такое ПП?
– Позвоночная пункция. Спинно-мозговая жидкость.
– Хорошо, что нет крови?
Доктор Хуэрта кивнула:
– Нет признаков внутричерепного кровотечения. Впрочем, сердце на пределе.
– Да? – встрепенулся Джек. – Сердце? У него всегда было хорошее сердце.
– Прошлой ночью началась фибрилляция – хаотичное нерегулярное сердцебиение, – нынче утром повторилась. Я вызвала кардиолога для консультации, доктор Рестон его осмотрел. В обоих случаях у вашего отца спонтанно восстановился нормальный ритм, но все это указывает на определенную степень сердечной недостаточности.
– Опасна эта самая фибрилляция?
– Основная опасность в том, что в левом желудочке может образоваться тромб, попасть в мозг и вызвать инсульт.
– Замечательно, – вздохнул Джек. – Как будто комы мало.
– Доктор Рестон для профилактики прописал разжижающие кровь препараты. Расскажите, пожалуйста, чем он болел. Я работаю в потемках, ничего о нем не зная, кроме адреса и даты рождения из водительских прав. Лечился ли он от каких-нибудь заболеваний, включая сердечные? Какие принимал лекарства?
– Кажется, как-то упоминал, что ежедневно пьет аспирин, а больше...
– Проходил здесь обследование у какого-нибудь врача?
Джек смутился, ничего не зная о жизни отца ни здесь, ни до переезда из Джерси. Знал, где он поселился, но никогда у него не бывал. По правде сказать, пребывал в полном неведении, особенно о здоровье.
И вот теперь явился без приглашения.
Как бы это сказать...
– Он не часто рассказывал о собственном здоровье.
– Редкий случай, – улыбнулась доктор Хуэрта. – Люди в его возрасте только об этом и говорят.
– Он поправится?
– К сожалению, не могу сказать. Если сердечный ритм стабилизируется, думаю, выкарабкается без особых необратимых потерь. О наезде не вспомнит, однако...
– О наезде? – переспросил Джек. – Как это случилось?
– Не имею понятия, – пожала она плечами. – Знаю только, что его доставили в бессознательном состоянии с травмой головы. Спросите в полиции.
В полиции... замечательно. С полицией поговорим в последнюю очередь.
Она полезла в карман.
– Я еще зайду к нему утром. Если что-нибудь вспомните о состоянии его здоровья, сообщите. – И вручила ему карточку.
Он сунул ее в карман.
11
После ухода докторши Джек опять повернулся к отцу, шагнул к койке...
– Значит, ты один из сыновей Томаса.
Он вздрогнул, слыша булькнувший голос, будто кто-то полоскал горло керосином, испугался, не слыша, чтоб кто-то вошел, после того, как сам входил в пустую палату.
– Кто здесь?..
– Я, милый.
Голос шел из-за занавески. Он дотянулся, отдернул. В кресле в темном углу сидела худая плоскогрудая старуха. Черные волосы зачесаны назад в тугой пучок, темная кожа кажется еще темнее в канареечно-желтой блузе без рукавов и ярких розовых бермудских шортах, но расу в тени распознать невозможно. На полу рядом стояла большая соломенная хозяйственная сумка.
– Когда вы пришли?
– Все время здесь была, – протяжно и звучно сказала она. Такой акцент встречается на Лонг-Айленде, от Линн-Сэмюэлс до энного градуса, а вот голос... настоящая выхлопная труба грузовика. Сколько пачек сигарет для этого надо выкуривать?
– С момента моего прихода?
Старуха кивнула.
Джек огорчился: как правило, он не допускал подобной беспечности. Поклялся бы, что палата пустая.
– Вы знакомы с отцом?
– Мы с Томасом соседи. Одновременно приехали и подружились. Он обо мне никогда не рассказывал?
– Мы... э-э-э... не часто беседовали.
– А он постоянно о тебе рассказывал.
– Вы, наверно, приняли меня за Тома.
Она тряхнула головой и затараторила со скоростью парового молота:
– Том-младший будет постарше, Джек. Он про тебя рассказывал. Черт возьми, иногда нельзя было заткнуть ему рот. – Она встала, шагнула вперед, протянула искривленную артритом руку и представилась: – Аня.
Джек ответил рукопожатием, видя теперь, что женщина белая, точней, кавказской расы[15], ибо цвет кожи можно назвать любым, кроме белого. Глубоко загоревшая кожа, задубеневшая от многолетних солнечных ванн. Руки-ноги костлявые, волосы угольно-черные с седыми корнями.
Из-за ее спины донесся слабый писк. Джек, приглядевшись, увидел голову крошечной собачонки с большими темными глазами, высунувшуюся из соломенной сумки.
– Это Ирвинг, – объяснила она. – Поздоровайся.
Чихуахуа снова пискнул.
Джек выпустил ее руку.
– Привет, Ирвинг. Не знал, что собак пускают в больницы.
– Не пускают. Но Ирвинг хороший пес. Умеет себя вести. А раз никто не знает, то никто и не возражает. А если узнают, пускай идут в задницу.
Джек рассмеялся от неожиданности. Женщина абсолютно не в отцовском вкусе – полная противоположность матери, – но она ему нравится.
В чем он ей и признался.
Она улыбнулась, не сводя с него ярких темных глаз, демонстрируя слишком белые зубы, явно вставные.
– Ну, возможно, и ты мне понравишься, если я тебя успею узнать. – Аня оглянулась на койку. – Люблю твоего отца. Почти весь день с ним сидела.
Джек был тронут.
– Вы очень добры.
– Для этого и существуют друзья, малыш. Не часто тебя благословляют таким соседом, как твой отец.
Благословляют? Надо бы выяснить, что тут кроется.
– Значит... – прокашлялся он, – папа обо мне рассказывал?
Интересно, что отец говорил, но расспрашивать не хочется – непозволительно.
– Он рассказывал обо всех своих детях. Всех вас любит. Помню, как плакал, услышав о твоей сестре. Страшно пережить собственное дитя. Но о тебе говорил чаще, чем о других.
– Правда? – удивился Джек.
– Может быть, – улыбнулась она, – потому, что ты жутко ему досаждаешь.
«Досаждаешь»... еще одно слово, которое слышишь нечасто.
– Да... пожалуй, действительно. – И немало.
– Он, видно, не понимает, что ты собой представляешь. Хотел выяснить, но вы были далеко друг