Большой брат... судья. Настоящий Оруэлл.
– Достаточно сказать, – решил он отплатить Тому его же монетой, – что вопрос слишком сложный для обсуждения по телефону в такую рань.
– Очень остроумно. Впрочем, признаюсь, я даже обрадовался, что он так на тебя ополчился. Столько лет мы слышали одно – как ему хочется разыскать тебя, вернуть в семейное лоно. Постоянно, как мантру, твердил: «вернуть Джека в лоно». Словно одержимый. А потом одержимость пропала.
Джек, казалось бы, должен был радоваться, никогда не думая возвращаться ни в какое лоно. Но нет. Он скорее почувствовал острую жалость, будто чего-то лишился.
Лет пятнадцать назад, когда он ушел из колледжа, из семьи, из общества в целом, отец его не один год разыскивал. Каким-то образом узнал от кого-то номер телефона, принялся названивать. Со временем дело дошло до согласия пообедать с ним в городе. После чего они приблизительно раз в год вместе закусывали или играли в теннис.
Отношения в лучшем случае хрупкие и непрочные. Джек всегда с трудом общался с людьми. Хотя отец никогда этого не говорил, было ясно, что он разочарован в младшем сыне. Считая, что тот занимается наладкой электроприборов, упорно его подталкивал – закончи колледж, включись в пенсионную программу, подумай о будущем, глазом моргнуть не успеешь, придет пора выйти на пенсию и так далее и тому подобное...
Он не имел никакого понятия о сыновних делах, совершаемых им преступлениях, убитых ради пропитания людях, в чем Джек никогда бы ему не признался. Это доконало бы старика.
– Где он, ты говоришь?
– В городской больнице Новейшн. Ничего больше не знаю. По-моему, в округе Дейд.
– Где это...
– К югу от Майами. Слушай, лучше звякни в больницу – номера у меня нет, – спроси, как доехать от международного аэропорта Майами. Туда тебе надо лететь.
– Замечательно.
– Если он очнется, скажи, я приеду, как только смогу.
Обязательно, подумал Джек. И вдруг вздрогнул.
– Если очнется?
– Да. Если. Говорят, он сильно пострадал.
Грудь вдруг пронзила боль.
– Отправлюсь, как только доделаю несколько срочных дел. – Он внезапно почувствовал навалившуюся усталость.
И положил трубку. Ему больше нечего было сказать брату.
4
Семели проснулась одна в темноте. Открыла глаза, лежала в полной неподвижности, слушала. Слышала дыхание членов родного клана вокруг, тихое, громкое. Слышала скрип досок старого, легко качавшегося плавучего дома, тихий плеск вод лагуны о борта, лягушачье кваканье, стрекотание сверчков среди ночных звуков других живых существ, населяющих Эверглейдс[2]. Вздрогнула, когда кто-то рядом – скорей всего, Люк – то ли кашлянул, то ли всхрапнул.
Плотный горячий воздух влажным покрывалом лежал на обнаженных руках и ногах, но она к нему привыкла. Сентябрь обещает быть жарким, хотя не таким, как август. Тот был действительно жарким, жарче не припомнишь.
Отчего она проснулась? Всегда крепко спит по ночам. И тут вспомнился сон – не в деталях, которые исчезли в ночи, как утренний туман после бури, а общее впечатление чего-то надвигавшегося... приближавшегося.
– Кто-то идет, – вслух шепнула она.
Непонятно, откуда ей это известно, – просто ясно, и все. Прозрение пришло не впервые. Она то и дело без предупреждения чувствует, что вскоре что-то произойдет, и каждый раз действительно происходит.
К ней кто-то идет. Человек – мужчина – уже в пути. Неизвестно, к добру или к худу. Не важно. Семели приготовится и к тому и к другому.
5
– Какая роскошь, – вздохнул Эйб Гроссман, глядя на полдюжины пончиков в стоявшей перед ним коробке. – Чем это я заслужил?
– Ничем... – ответил Джек. – Всем...
Эйб поднял брови, отчего по лбу океанскими волнами побежали морщинки, забежав в облысевший залив и разбившись о береговую линию поредевших волос.
– "Криспи" с кремом? Мне?
– Нам.
Джек полез в коробку, вытащил хрустящий пончик со сметаной, увесистый, жирный, глазированный до последнего дюйма. Откусил большой кусок, закрыл глаза. Вкусно, черт побери.
Эйб скорчил гримасу.
– Да в них же полно жира. – Он потер солидный животик, будто чувствовал боль в желудке. – Все равно что бетон в артерии заливать.
– Наверно.
– И ты мне их принес?
Они расположились у обшарпанного прилавка в принадлежавшем Эйбу магазине спортивных товаров «Ишер». Джек с покупательской стороны, Эйб примостился на стуле напротив, как Шалтай-Болтай. Джек демонстративно оглядел пыльные банки с теннисными мячами, ракетки, баскетбольные мячи и кольца, напиханные как попало на провисшие полки вдоль узких проходов, футбольные мячи и роликовые коньки вместе с обязательными наколенниками, подвешенные к потолку велосипеды и акваланги.
– Еще кого-нибудь видишь вокруг?
– Мы пока не открылись. Никого и не должен увидеть.
– Тогда давай. – Джек ткнул пальцем в пончики. – Начинай. Чего ждешь?
– Шутишь, да? Пытаешься разыграть старого друга? Ты их принес Парабеллуму.
Словно услыхав свое имя, длиннохвостый голубой попугайчик выглянул из неоново-желтого велосипедного шлема, заметил коробку с пончиками, запрыгал к ней по прилавку.
– Вовсе нет, – прошамкал с набитым ртом Джек.
Парабеллум скосил головку на пончики, потом взглянул на него снизу вверх.
– Лучше не огорчай его, – предупредил Эйб. – Парабеллум – свирепый зверь. Даже можно сказать, замаскированный хищник.
– Ну ладно. – Джек отщипнул кусочек, бросил птице, которая его мигом склевала.
– Куда делись обезжиренные кексы от Энтенманна и сливочный сыр с пониженным содержанием жиров?
– Мы от них отдыхаем.
Эйб снова погладил живот.
– Что? Я сам должен заботиться о своем сердце? Хочешь, чтоб я раньше времени умер?
– Господи Иисусе! Можно разок позавтракать без твоего нытья? Когда я несу низкокалорийное дерьмо, ты бесишься. Приношу вкусненькое – обвиняешь в покушении на убийство.
Эйбу было за шестьдесят, вес его приближался к восьмой части тонны, что было бы не так плохо при росте в шесть футов восемь дюймов, до которого он недотягивал на целый фут, если не больше. В прошлом году Джек забеспокоился о предположительно близкой кончине своего старейшего, самого драгоценного друга и попытался заставить его сбросить вес, вызвав реакцию, лишенную всякого энтузиазма.
– Что-то ты нынче фокусничаешь.
И правда. Пожалуй, настроение плоховатое. Что ж, на то есть причины.
– Извини, – сказал Джек. – Взгляни на дело с другой стороны: считай это прощальным подарком перед отъездом.
– Перед отъездом? Я куда-то уезжаю?
– Нет, я. Во Флориду. Не знаю, долго ли там пробуду, поэтому решил оставить тебе запас калорий, чтоб держался на плаву.
– Во Флориду? Ты хочешь ехать во Флориду? В сентябре? В разгар сильнейшей за десятки лет засухи?
– Я не отдыхать туда еду.
– А влажность? Проникает в поры, заполняет мозги, с ума сводит. Вода в мозгах вредна для здоровья.
– Хорошо. – Джек забарабанил пальцами по прилавку. – Пожалуйста, съешь этот чертов пончик.
– Ладно, – согласился Эйб. – Если настаиваешь. За твое здоровье.
Взял, откусил, выкатил глаза.
– На свете не должно быть таких вкусных вещей.
Жуя второй пончик, Джек рассказал о звонке брата.
– Очень жаль, – посочувствовал Эйб. – Поэтому ты такой ненормальный? Не хочешь отца видеть?
– Не хочу видеть в таком состоянии... в коме.
Эйб покачал головой:
– Сначала твоя сестра, теперь... – Он поднял глаза на Джека. – Думаешь...
– Иное?[3] Надеюсь,