«Спекулянтка, – глотая слюну, со злобой подумала Сашенька, – наворовала каракулей».
В тот момент, когда женщина была уже близко, крестьянин сделал легкое движение задом, даже не оборачиваясь. Женщину унесло далеко от полки, за спины других посетителей и ударило о стену. Перетянутая ленточками корзинка, которую женщина краешком уже успела поставить на полку, сорвалась, под ноги толпящихся потекло молоко, и женщина нырнула вниз, пачкая каракуль о кирзовые сапоги.
«Так и надо, – с радостной злобой подумала Сашенька, – спекулянтка проклятая…»
– Что такое, – сказал дежурный, поднимая голову. – Я предупреждал – прекращу прием передач… Ну и народ… Степанец, – сказал он весело, заметив какую-то старушку и конце очереди, – ты опять здесь…
– Здесь, хозяин, – прошамкала маленькая старушка, кланяясь.
Она была поверх кацавейки накрест перетянута тремя платками, выглядывавшими один из-под другого. Ноги ее поверх валенок перевязаны были вокруг ступней тряпками, из которых выбивалась солома.
– Тебе ведь сказано неоднократно, Степанец, – терпеливо и настойчиво говорил дежурный. – Сыну твоему передачи приниматься не будут… Он виновен в тягчайших преступлениях… В массовых убийствах советских граждан, понимаешь… Его народ судить будет…
– Семь километров шла, – сказала старушка, вытирая слезящиеся глаза, – мороз печет… Я ведь что… Я ведь немного ему… Животом он слаб… И грудь у него слабая… Вот… Спасибо, добрые люди посоветовали…
Старушка начала торопливо сизыми, отмороженными пальцами распутывать узелок расшитого васильками платка. В платке была желтая, протершаяся на сгибах бумажка, которую старушка понесла, ловко лавируя между посетителями, протянула дежурному…
– Что такое, – сказал дежурный. – Что еще за филькина грамота…– Он взял бумажку брезгливо двумя пальцами и начал читать, с трудом разбирая стершиеся каракули.
«Справка. Больной Степанец П. Н. страдает отложением мочекислых солей в суставах, а также почечной недостаточностью; Нуждается в молочной диете с большим содержанием овощей и фруктов. Рекомендуется курортное лечение… Сероводородные, радоновые ванны, грязевые аппликации с одновременным питьем минеральных вод. Рекомендуется поездка в Ессентуки, Железноводск, Сочи-Мацеста, Цхалтубо. Доктор Вурварг. 1940 год».
Пока дежурный читал, старушка стояла перед ним, с надеждой моргая и вытирая глаза сизыми пальцами.
– Здесь все правда написана, хозяин, – сказала она, по совести написано.
– Некогда мне, – перегибаясь через перегородку, сказал дежурный. – Народу у меня прорва, а ты каждый день здесь толкаешься!… Дома б сидела… Семь километров сюда ходишь да семь обратно…
– Когда как, – сказала старушка. – Бывает – подвезут… Подвода бывает колхозная или машина… Тут в бумаге все написано, чтобы принять…
– Филькино это писание, – уже сердито сказал дежурный, – возьми бумагу… Еще придешь завтра, задержу… Арестую, поняла?
Он отдал старушке бумагу, она бережно завернула ее в платок и, спрягав на груди, отошла к подоконнику, видно, устраиваясь перекусить, достала луковицу, тряпицу с солью и хлеб.
Воспользовавшись замешательством, которое вызвала старушка, женщина в каракуле кинулась к полке в образовавшийся проход, неся перед собой корзинку, вкусно пахнущую жареной говядиной, которая, будучи пропитана разлитым молоком, приобрела особо нежный аромат. И этот запах, щекотавший Сашенькины ноздри, удвоил ее силы и возбудил злобу. Сашенька так же проворно кинулась в проход, и они сшиблись плечами с женщиной у самой полки.
– Мне не передачу, – торопливо сказала Сашенька прямо в лицо дежурному. – Мне по особому делу…
Сашенька твердо поставила локоть на полку, так что он мешал женщине не только протолкнуть корзинку, но и отгораживал ее лицо от дежурного.
– Мне по особому делу, – повторила Сашенька, терпя боль, потому что женщина снизу сильно давила Сашенькину ногу коленом, а на полке царапала Сашенькину кожу у запястья каким-то металлическим острым шипом, торчавшим из корзинки.
– По какому делу? – спросил дежурный, разглядывая Сашеньку.
– По особому, – в третий раз повторила Сашенька, с трудом удерживая руку на полке.
– Заходи, – сказал дежурный и открыл в перегородке небольшую калитку, откинув крючок.
Сашенька с облегчением убрала руку с полки и вошла за перегородку. Женщина с ненавистью посмотрела ей вслед, и тут же женщину вновь оттеснил высокий крестьянин, начавший выкладывать на полку перед писарем крутые яйца.
– Входи сюда, – сказал дежурный и, открыв дверь, пропустил Сашеньку вперед.
Это была небольшая, совершенно пустая комната. Даже стола в ней не было, а только два табурета, настенный телефон и портрет народного комиссара внутренних дел.
– Садись, – сказал дежурный.
Сашенька села на табурет, а дежурный остался стоять под портретом.
– Слушаю, – сказал дежурный.
– Мне известно, где скрывается полицай, – сказала Сашенька, облизав почему-то пересохшие губы и вспомнив совершенно ярко и отчетливо, как Вася и Ольга сидели, прижавшись друг к другу, словно щенки на пожаре.
– Ты не торопись, – оживленно сказал дежурный и дружески подмигнул, – и не бойся… Давай, говори подробнее…
– Он скрывается в моем доме, – глухим твердым голодом сказала Сашенька, – моя мать кормит его ворованными продуктами… Ворованными у государства… Ненавижу ее… Мой отец погиб на фронте, погиб за родину… а она с любовником…
Дежурный внимательно посмотрел на Сашеньку и положил ей руку на волосы, погладил…
– Не волнуйся, – сказал он, – ты молодец… Если
