– Но почему – нет? – удивилась Ирина Генриховна. – Если Дима пропал и не отзывается на мобильный звонок…
– Ну, во-первых, в милиции просто посмеются над тем, что совершенно взрослый парень не ночевал всего лишь одну ночь дома, а его мать-дура уже с ума сходит по этому поводу, а во-вторых… – Она замолчала, видимо не решаясь рассказать что-то глубоко тайное, может быть, даже очень неприятное, – наконец собралась с духом и негромко, будто боялась, что ее может услышать кто-то совершенно посторонний, сказала: – У Димы, как и у всякого творческого человека, маленькая склонность…
– К легким наркотикам? – чувствуя нарастающую заминку, подсказала ей Ирина Генриховна.
– Да, к легким, – торопливо подтвердила мать Чудецкого. – Он иногда с друзьями… баловства ради… – И уже чуть повысив голос: – Но вы-то откуда про это знаете?
– Да вроде бы как догадывалась.
– Догадывались?.. И… и что? Ирина Генриховна пожала плечами:
– Да в общем-то не увидела в этом ничего криминального. Студенты!
– Вот! Правильно! – взвился голос Чудецкой. – Вы не увидели в этом ничего криминального! Потому что вы музыкант. Интеллигент. А в милиции, простите меня за это слово, в каждом мальчике, который хоть раз выкурил сигаретку с планом, видят законченного наркомана. И стоит мне только обратиться к ним с официальным заявлением об исчезновении Димы, так они в первую очередь прокрутят всех его друзей и знакомых, среди которых есть и довольно неблагополучные ребята. А это… В общем, вы сами знаете, как легко замарать имя человека и как трудно его потом отмыть. И случись что с Димой… Ведь его же сразу поставят на учет в их наркоконтроль.
В словах Чудецкой была доля истины, и Ирина Генриховна не могла не спросить:
– Я могу чем-нибудь помочь?
– Да! Пожалуйста. Именно поэтому я вам и звоню.
– Чем?
– Ну-у, я знаю от Димы, что ваш муж – крупный человек в прокуратуре, так, может, он… по своим каналам…
– Но он сейчас в госпитале, – может быть, излишне резко ответила Ирина Генриховна. – И-и… и я не знаю, сможет ли он сейчас хоть чем-то помочь.
Измученная исчезновением сына, Чудецкая, видимо, надеялась на совершенно иной ответ, она надеялась на помощь, и слышно было, как она хлюпнула носом:
– Простите, я не знала. До свидания.
– И все-таки, – остановила ее Ирина Генриховна, – я попробую переговорить с Александром Борисовичем.
– Но ведь он же…
– Сегодня я буду у него и вечером перезвоню вам по домашнему телефону.
– Может, лучше по мобильнику?
– Хорошо.
Перед тем как покинуть Гнесинку, Ирина Генриховна позвонила матери Димы Чудецкого:
– Что-нибудь прояснилось? В ответ только глухой стон.
– А вы всех его знакомых обзвонили?
– Тех, кого знала и чьи телефоны нашла в его записной книжке. И ребят, и девчонок.
– Так он что, оставил книжку дома? – насторожилась Ирина Генриховна.
– То-то и странно, – уже совершенно сникшим голосом ответила Марина Станиславовна. – Обычно он ее с собой таскает, вместе с мобильником, а тут… мобильника нет, а записная книжка и кейс с учебниками дома.
Это уже было более чем странно, и все-таки Ирина Генриховна попыталась успокоить мать ученика как могла:
– Постарайтесь успокоиться, всякое бывает. Я сейчас еду к мужу, он обязательно постарается вам помочь.
Хлюпанье носом и невнятно-тихое:
– Спасибо вам. Буду очень благодарна.
Несмотря на боль, которая то приглушалась, то вспыхивала вдруг с новой силой – давала знать о себе задетая пулей кость, Турецкий пребывал в прекрасном расположении духа, по крайней мере именно так показалось его жене, когда она переступила порожек палаты, и Ирина Генриховна не могла сдержаться:
– Прекрасно выглядишь, муженек.
– Так я же чувствовал, что ты придешь, – расцвел в улыбке Турецкий и, слегка приподнявшись на локте, поцеловал ее в подставленную щеку. – А гусар, как сама понимаешь, он и в лежачем положении гусар.
– Это чего ж ты хочешь этим сказать? – хмыкнула Ирина Генриховна.
– Да уж расценивай как знаешь. И засмеялись оба, счастливые.
– Слушай, Шурик, а откуда вдруг у тебя такой телевизор? – удивилась Ирина Генриховна, кивнув на «Самсунг» довольно приличных размеров, который стоял на месте едва ли не портативного «Сокола».
– Грязнов привез. Сказал, чтобы глаза не портил.
– Денис?
– Да нет, Славка.
Явно удовлетворенная ответом, Ирина Генриховна присела на стул в изголовье, поставила на колени впечатляющий, битком набитый целлофановый пакет.
– Слушай, Шурик, я тут тебе кое-что принесла…
– Ирка… – взмолился Турецкий, – ну я же тебя просил. Мне уже складывать жратву некуда, медсестрам раздаю. Ты каждый день носишь, Грязновы с Меркуловым чуть ли не целый холодильник всякой всячины натащили. Что ты, на откорм меня поставила? Я ж ведь этак могу и в ожиревшего импотента превратиться.
– Ну до импотента тебе еще далеко, – успокоила Турецкого Ирина Генриховна, – хотя и жалко, что далеко. Будь ты импотентом, я бы тебя еще больше любила. А что касается домашнего бульона из петелинской курочки, да опять же домашних пельменей, от которых ты аж трясешься, то, думаю, они не помешают.
– Так оно бы… к пельмешкам…
– Перебьешься. К тому же, насколько я знаю Грязновых с Меркуловым, вы уже успели и телевизор этот обмыть, и за твое выздоровление выпить.
– Иришка… – устыдил жену Турецкий, принюхиваясь к запаху наваристого, еще горячего бульона, термос с которым уже громоздился на тумбочке. – Конечно, коньячку армянского по пять граммулек выпили, но только в пределах допустимой нормы.
– А кто вашу норму мерил?
– Ирка, прекрати! И давай-ка лучше рассказывай, как там наша Нинель. Всего лишь три дня, как не видел, а уже кажется, что целая вечность пронеслась.
– С дочерью, слава богу, все в порядке, а вот… И Ирина Генриховна вкратце пересказала все то, что услышала от матери Чудецкого. Замолчала было, покосившись на мужа, однако не удержалась, добавила:
– Боюсь я за него, Шурик. Очень боюсь. Парень-то хороший, да и как музыкант… В общем, боюсь.
– Так ведь взрослый уже парень, пора бы и своим умом жить.
Она полоснула по лицу мужа пристальным взглядом и негромко произнесла:
– Насколько я знаю, лично ты начинаешь трястись относительно дочери уже после девяти вечера.
– Так ведь она еще несовершеннолетняя, – парировал Турецкий. – К тому же девочка.
– А он мальчик! К тому же музыкант. И в эти годы у них особенно сильно проявляется тяга ко всякого рода музыкальным тусовкам. А там… сам знаешь…
– Травка и легкий кайф?
– Не ерничай.
– Даже так? – удивился Турецкий. – Так ведь ты же сама пыталась оправдать как-то ту попсу, которая сидит на колесах или не может выйти на сцену без понюшки белого порошка.
– Ну, видишь ли, – стушевалась Ирина Генриховна, – ты одно с другим