– Вот черт, – сказал алькальд, – то у нас в городке про всех все знают,
– Узнайте лучше у того, кто наклеивает листки, – посоветовал дон Роке.
– Отстаньте от меня с этой писаниной! – огрызнулся алькальд.
Судьи Аркадио не оказалось и в суде. Было девять асов утра, но секретарь суда уже дремал, лежа в галерее патио. Алькальд направился в участок и приказал трем полицейским одеться и пойти поискать судью Аркадио в танцевальном зале или у трех известных всему роду женщин. После этого он снова вышел на улицу побрел, не думая о том, куда идет. Внезапно он увидел судью в парикмахерской – лицо его было закрыто горячим полотенцем, а сам он сидел, широко расставив ноги.
– Черт подери, судья, – воскликнул алькальд, – я уже два дня вас ищу!
Парикмахер снял полотенце, и взору алькальда предстали опухшие глаза; на подбородке тенью лежала трехдневная щетина.
– Вы пропадаете где-то, а ваша жена рожает, – сказал алькальд.
Судья Аркадио вскочил на ноги:
– Дьявол!
Громко захохотав, алькальд толкнул его обратно кресло.
– Не валяйте дурака, – сказал он. – Я искал вас не поэтому.
Закрыв глаза, судья Аркадио снова откинулся в кресле.
– Заканчивайте, и пойдем в суд, – сказал алькальд. – Я вас подожду.
Он сел на скамейку.
– Где вы, черт возьми, пропадали?
– Здесь, – ответил судья.
Алькальд был не частым гостем в парикмахерской. Kак-то раз он увидел прикрепленное к стене объявление: «Говорить о политике воспрещается», но тогда оно покаялось ему естественным. На этот раз, однако, оно заставило его задуматься.
– Гвардиола! – позвал он.
Парикмахер вытер бритву о брюки и застыл в ожидании.
– Что такое, лейтенант?
– Кто уполномочил тебя это вывесить? – спросил, показывая на объявление, алькальд.
– Опыт, – ответил парикмахер.
– Запрещать может только правительство, – сказал он. – У нас демократия.
Парикмахер снова принялся за работу.
– Никто не вправе препятствовать людям выражать свои мысли, – продолжал алькальд, разрывая картонку.
Швырнув обрывки в мусорницу, он подошел к туалетному столику вымыть руки.
– Вот видишь, Гвардиола, – наставительно сказал судья, – к чему приводит лицемерие.
Алькальд посмотрел в зеркало на парикмахера и увидел, что тот поглощен работой. Пристально глядя на него, он начал вытирать руки.
– Разница между прежде и теперь, – сказал он, – состоит в том, что прежде распоряжались политиканы, а теперь – демократическое правительство.
– Вот так, Гвардиола, – сказал судья Аркадио, лицо которого было покрыто мыльной пеной.
– Все ясно, – отозвался парикмахер.
Когда они вышли на улицу, алькальд легонько подтолкнул судью Аркадио в сторону суда. Дождь зарядил надолго, и казалось, что улицы вымощены мылом.
– Я считал и считаю, что парикмахерская – гнездо заговорщиков, – сказал алькальд.
– Они только говорят, – сказал судья Аркадио, – и на этом все кончается.
– Это-то мне и не нравится, – возразил алькальд. – Слишком уж они смирные.
– В истории человечества, – словно читая лекцию, сказал судья, – не отмечено ни одного парикмахера, который был бы заговорщиком, и ни одного портного, который бы таковым не был.
Алькальд выпустил локоть судьи Аркадио только тогда, когда усадил того во вращающееся кресло. В суд вошел, зевая, секретарь с напечатанным на машинке листком.
– Ну, – сказал ему алькальд, – принимаемся за работу.
Он сдвинул фуражку на затылок и взял у секретаря листок.
– Что это?
– Для судьи, – сказал секретарь. – Список тех, на кого не вывешивали листков.
Алькальд изумленно посмотрел на судью.
– Черт побери, – воскликнул он, – значит, вас это тоже интересует?
– Это как чтение детектива, – извиняющимся голосом сказал судья.
Алькальд пробежал глазами список.
– Хорошо придумано, – сказал секретарь. – Кто-нибудь из них наверняка и есть автор листков. Логично?
Судья взял список у алькальда.
– Ну не дурак ли? – сказал он, обращаясь к нему, а потом повернулся к секретарю: – Если я собираюсь наклеивать листки, то прежде всего, чтобы снять с себя подозрения, я наклею листок на свой собственный дом. – И спросил у алькальда: – Разве не так, лейтенант?
– Это дело не наше, – сказал алькальд. – Пусть люди разбираются сами, кто сочиняет эти листки, а нам над этим голову ломать не стоит.
Судья Аркадио изорвал список в клочки, скатал из них шар и бросил его в патио.
– Разумеется.
Но алькальд забыл об инциденте еще до того, как судья Аркадио это сказал. Упершись руками в стол, он заговорил:
– Я хочу, чтобы вы посмотрели в своих книгах вот что: из-за наводнений жители приречной части городка перенесли свои дома на земли за кладбищем, являющиеся
моей собственностью. Что я должен в этом случае делать?
Судья Аркадио улыбнулся.
– Ради этого не стоило приходить в суд, – сказал он. – Проще простого: муниципалитет отдает эти земли поселенцам и выплачивает соответствующую компенсацию тому, кто докажет, что земли принадлежат ему.
– У меня есть все бумаги, – сказал алькальд.
– Тогда нужно только назначить экспертов, чтобы произвели оценку, – сказал судья. – А заплатит муниципалитет.
– Кто их назначает?
– Вы можете назначить их сами.
Алькальд поправил кобуру револьвера и пошел к двери.
Судья Аркадио, провожая его взглядом, подумал, что жизнь – всего лишь непрерывная цепь чудесных избавлений от гибели.
– Не стоит нервничать из-за такого пустячного дела, – улыбнулся он.
– Сперва вы должны назначить уполномоченного, – вмешался секретарь.
Алькальд повернулся к судье:
– Это правда?
– При чрезвычайном положении абсолютной необходимости в этом нет, – ответил судья, – но ваша позиция будет, безусловно, выглядеть лучше, если, учитывая, что вы хозяин земель, оказавшихся предметом тяжбы, за дело возьмется уполномоченный.
– Тогда надо его назначить, – сказал алькальд.
Не отрывая взгляда от стервятников, дравшихся посреди дороги из-за падали, сеньор Бенхамин снял с ящика одну ногу и поставил другую. Наблюдая за неуклюжими движениями напыщенных и церемонных птиц, словно танцевавших старинный танец, он изумился необычайному сходству с ними людей, надевающих маски стервятников в карнавальное воскресение. Мальчик, сидевший у его ног, намазал светлым кремом второй ботинок и снова ударил по ящику – знак, чтобы он поставил на крышку другую ногу.
Сеньор Бенхамин, раньше зарабатывавший на жизнь тем, что писал прошения, никогда не торопился. Здесь, в его лавке, которую он проедал сентаво за сентаво, так что теперь у него оставались всего четыре литра керосина и пачка сальных свечей, время двигалось еле-еле.
– Идет дождь, а жарко по-прежнему, – сказал мальчик.
Сеньор Бенхамин с ним согласился. Он был одет в безупречной свежести полотно, а у мальчика рубашка на спине совсем промокла.
– Вопрос душевного состояния, – сказал сеньор Бенхамин. – Просто о жаре не надо думать, вот и все.
Мальчик на это ничего не сказал, только снова ударил по ящику, и через минуту работа была закончена. Пройдя в глубину своей сумрачной лавки с пустыми полками, сеньор Бенхамин надел пиджак и соломенную шляпу, перешел через улицу, укрывшись от дожди зонтом, и постучался в окно дома напротив. Из приоткрытой половинки окна выглянула девушка с очень бледной кожей и иссиня-черными волосами.
– Добрый день, Мина, – сказал сеньор Бенхамин. – Ты еще не собираешься обедать?
Она сказала, что еще нет, и распахнула окно настежь. Она сидела перед большой корзиной, полной проволоки и разноцветной бумаги. На коленях у нее лежали клубок ниток, ножницы и недоделанная ветка искусственных цветов.