Мне никогда не узнать, из-за чего на самом деле разошлись родители. Но думаю, тут с самого начала было какое-то глубинное недоразумение. Производственный дефект в самой встрече, мелочь, которой никто не увидел или не пожелал увидеть. В то давнее время родители были молодыми и красивыми. Сердца их пылали надеждой, как солнце начальной поры независимости. Это надо было видеть! Папа в день свадьбы, надев на палец невесты кольцо, был безумно счастлив. Конечно, он и сам был недурен собой, настоящий мужчина: ясные глаза, русые с золотистыми прядями волосы, осанка викинга. Но до мамы ему было далеко, мама — само совершенство с головы до ног. Таких красивых, длинных, стройных ног! Женские взгляды они превращали в ружейные дула, а мужские притягивали, как приоткрытые жалюзи. Папа, в ту пору молоденький французский парень, родом из департамента Юра, проходил в Бурунди альтернативную службу; местный пейзаж ничем не отличался от родного бургундского, но не было там девушек с такой походкой, как у мамы, тонких и гибких, как тростинки, высоченных, что твой небоскреб, с эбеновой кожей и огромными глазами буйволиц. Его можно понять! На их свадьбе расстроенные гитары наяривали беззаботную румбу, и само счастье лихо насвистывало ча-ча-ча под небом, усеянным звездами. Готово дело! А дальше лафа! Живи. Люби. Веселись. Существуй. Дуй прямиком, не оборачивайся, пока не кончится дорожка, а то, глядишь, и подальше.

Но мои родители были подростками-шалопаями и не могли так сразу превратиться в ответственных взрослых. Они еще не успели выйти из переходного возраста, с его шалыми гормонами и ночными гулянками, а тут изволь выкинуть пустые бутылки, вытряхнуть из пепельниц окурки косяков, убрать подальше пластинки с психоделическим роком, сложить на полку джинсы клеш и пестрые рубашки. Конец веселью! Налоги, дети, обязанности, быт — все это свалилось на них слишком рано и слишком быстро, мало того — еще в придачу душевный кризис, бандиты на дороге, диктаторы и государственные перевороты, программы структурной адаптации, утраченные идеалы; светлое утро не хотело наступать, и солнечное будущее с каждым днем скукоживалось. От действительности не убежишь. Грубой. Жестокой. Детское разгильдяйство сменилось деспотичной, как неумолимое тиканье часов, размеренностью. Зов естества вернулся бумерангом и здорово огрел моих родителей по башке. Они поняли, что приняли влечение за любовь и каждый видел другого таким, как сам себе нарисовал. У них были общие иллюзии, но разные мечты. Мечта у каждого была своя, каждый эгоистически держался за нее и не желал подделываться под другого.

Но в то давнее время, еще до всего, когда еще не началось то, о чем пойдет мой рассказ, и все прочее, мы жили счастливо, просто жили и ни о чем не задумывались. Все шло как шло, по заведенному, и мне хотелось, чтобы так оно и продолжалось. Жизнь походила на мирный, сладкий сон, и никакой комар не зудел у тебя в ухе, и не долбили голову вопросы. В то счастливое время, когда меня спрашивали: «Как дела?» — я мгновенно выпаливал: «Хорошо!» Совершенно бездумно. Когда ты счастлив, думать незачем. Это потом уже я начал вслушиваться в смысл вопроса. Прикидывать, все ли так хорошо. Не сразу отвечать, а шевелить мозгами. Впрочем, не я один, то же самое произошло со всей страной. «Так себе», — отвечали теперь люди. Потому что после всего, что случилось, все не могло быть совсем хорошо.

Первая трещина в счастливой жизни, по-моему, образовалась в День святого Николая, когда мы все сидели на большой террасе Жака в Заире, в городе Букаву. Обычно мы приезжали к старику раз в месяц. В тот день мама поехала с нами, хотя они с отцом вот уже месяц как почти не разговаривали. Перед отъездом зашли в банк снять наличные. На выходе папа сказал: «Ну, мы миллионеры!» Инфляция в Заире при Мобуту была так высока, что стакан воды стоил полмиллиона.

По ту сторону границы начинался другой мир. Бурундийская флегма сменялась заирской кутерьмой. В шумной толкучке люди охотно общались друг с другом, перекликались и ругались, как на скотопригонном рынке. Грязные горластые дети прицельно поглядывали на зеркальца, дворники и забрызганные жидкой грязью запаски, вереницы коз продавались за несколько тачек денег, девочки-матери лавировали между стоящими впритирку фурами и фургончиками и торговали с рук крутыми яйцами с щепоткой крупной соли и пакетиками соленого арахиса, нищие со скрюченными полиомиелитными ногами выпрашивали пару миллионов, чтобы пережить ужасные последствия падения Берлинской стены, а какой-то проповедник, взгромоздившись на капот раздолбанного «мерседеса» и потрясая Библией на суахили в обложке из кожи королевского питона, оглушительно возвещал близкий конец света. В ржавой караульной будке сидел на корточках солдат и лениво обмахивался мухобойкой. Пропитанный бензинными парами жаркий воздух сушил глотку таможенника, которому давным-давно не