– Более того, Паша, я уже не одна.
Глава 2Он не мог никак взять в толк, откуда у него возникало это странное ощущение, что за ним кто-то следит. Паранойя? Он сходит с ума? Или это от природного чудачества? Не просто же так над ним родственники посмеивались и с детства называли чудиком. В детстве чудик, в юности чудак, в зрелые годы сумасшедший. Так по схеме?
Вадим Тарасов откинулся на спинку рабочего кресла, задрал очки с носа на лоб и зажмурился.
Кресло было стареньким, с вытертой обивкой и истлевшим под обивкой поролоном. Никакого удобства для его уставшей спины. А спина у него уставала. Он целыми днями сидел, сутулясь над столом, создавая фарфоровые скульптурки.
Работа была не тяжелой и до недавнего времени совершенно никому не нужной. Так утверждала его бывшая жена, пересчитывая по нескольку раз его маленькую зарплату десять лет назад. Он всегда удивлялся ее потребности по нескольку раз перебирать в руках жалкие гроши, называемые зарплатой. Будто это помогло бы этой зарплате вырасти. Но это не помогало. И жена ушла. К рубщику мяса, который оставлял на суповом костном наборе чуть больше мяса, чем полагалось. Специально для его жены.
– Он купил тебя за триста граммов говядины, Нина! – тихо возмутился Тарасов, когда она объявила ему, к кому и почему уходит. – Это так низко!
– Дело не в говядине и не в граммах, Вадик. – Нина устало покачала головой, обвела ненавидящим взглядом пустые стены их квартиры. – Дело в заботе. В элементарном участии, которое человек проявил по отношению ко мне.
Будто он этого не делал! Будто не заботился о ней те пятнадцать лет, что они прожили вместе. И любил, и заботился, и старался угодить. Но, видимо, как-то не так он это делал. Не выходило у него так, как у мясника.
– Он купил тебя за триста граммов говядины, – с горечью повторил Тарасов уже ей в спину.
И закрыл за ней дверь. И забыл о ней через полгода, погрузившись в работу. В то время он, кажется, создал лучшие свои работы. И даже получил несколько заказов от состоятельных людей, которым приспичило набить свои дома фарфоровыми безделушками в одном стилевом решении. Он не понимал их стремления, но отработал честно. Заработал много. И даже ушел с фабрики и открыл свое собственное, пускай и крохотное, дело.
Работал с утра до ночи, превратив свою пустую после ухода жены квартиру в мастерскую. Потом места стало мало, и он перебрался в старенький дом давно умерших родителей. Сделал ремонт, закупил необходимое оборудование. На доме появилась красивая вывеска, стилизованная под гончарный круг. Упросил соседку Татьяну, главного бухгалтера фабрики, откуда он ушел, вести его бухгалтерию в свободное от ее основной работы время. Сам он ничего в этом не смыслил. Она нехотя согласилась. И Вадим снова погрузился в работу.
Как-то так вышло, что он не заметил собственного перерождения из чудака-неудачника в пользующегося спросом гончара. Как-то так вышло само собой. Он просто работал и получал от этого огромное удовольствие. Кто-то называл его керамистом. Кто-то сказочником. Люди записывались к нему в очередь. Его график был расписан на полгода вперед. Соседка Татьяна, давно оставившая основное место своей работы в пользу его бизнеса, ворчала, призывая остановиться и отдохнуть уже. Она просто не понимала, что его отдых и работа неразлучны. Его жизнь, его дыхание, его любовь и удовольствие – это его работа.
– Нельзя быть обеспеченным человеком и ходить в стоптанных башмаках и заношенных до дыр штанах, – высказывала она время от времени свое мнение, которое он находил женским и неправильным. – Жизнь проходит мимо, Вадим!
Он так не считал. Он открывал для себя новые формы, новые технологии, получал новые оттенки, смешивая краски. И был абсолютно счастлив. Каждое его творение было единственным. Оно было неповторимым. Оно рождалось в его руках. Он создавал его, любил, желал, расставаясь, мысленно оплакивал. Мог ли он в такие моменты думать о старых башмаках? Печься о штанах, вытянувшихся на коленях, или о продавленной спинке старого кресла, с которым сросся, как с живым организмом?
Вадим Тарасов, которого многие его родственники с раннего детства называли чудиком за то, что он мог часами рассматривать цветы и букашек в родительском палисаднике, был абсолютно и безгранично счастлив до недавнего времени.
И вдруг с некоторых пор все изменилось. Его безоблачное счастье неожиданно пошло мелкими трещинами, как неудачно обожженная в печи глазурь на неудавшейся скульптуре. И началось все, как он потом понял, ранней весной, когда он совершенно случайно встретил в городе Нину – свою бывшую жену. Да, именно тогда все началось, с того дня, как он снова увидел ее – сильно изменившуюся и еще более красивую, чем в молодости, когда они встретились.
Нина сильно похудела, и ей это очень шло. А еще ей удивительно шли длинные гладкие волосы невероятно непроницаемого черного цвета.
Узкие брюки до середины икры. Высокие каблуки. Тесная блузка ярко-бирюзового цвета.
– Потрясающе выглядишь, Нина, – сказал ей Вадим, пожав протянутую руку бывшей жены.
– Чего не могу сказать о тебе, Вадик. – Нина выгнула удивительной формы брови, отступила на шаг, оглядела его и укоризненно покачала головой. И протянула: – Да-а-а, Вадик… Слышала, и при деньгах ты теперь, а одет, как нищий. Что твоя соседка Таня не смотрит за тобой? Она же вроде опекуна при тебе.
– Татьяна мой бухгалтер. Работает у меня бухгалтером, – тут же поправился Вадик и неожиданно покраснел.
Мысль о том, что Нина может заподозрить его в отношениях с Таней, вдруг сделалась ему неприятной. Он никогда ни за что не стал бы крутить роман с подчиненной. Это бы страшно навредило делу. Да и не та женщина Татьяна. Не та. Разве можно ее сравнивать с Ниной?
– Ладно. Идем. Есть у меня пара часов свободного времени, – шлепнув его по плечу, Нина подтолкнула его к своей дорогой машине. – Усаживайся на переднее сиденье, мой разлюбезный бывший. Усаживайся, не стесняйся.
Сколько лет прошло, как они расстались? Пять? Семь? Десять? Он почти забыл о ней. Почти забыл, каким становился податливым рядом с ней. Послушался. Забрался в ее машину. Позволил возить себя по городу по дорогим магазинам. Не возражал, когда она заставила его перемерить кучу одежды и обуви. Безропотно заплатил целое – на его взгляд – состояние за дюжину пакетов с обновками, которые ему были вовсе не нужны. Потом уселся в кресло парикмахера. И пока тот колдовал над его непослушными прядями, не сводил глаз с