Я спросила его, почему все эти планеты взорвались.
— Мы не знаем, Карлотта. Какая–то сущность систематически ищет миры с развитыми цивилизациями и приговаривает их к смерти. Мы называем ее Невидимым врагом. Он не оставляет улик. — А потом Эразм добавил: — Флот ему тоже не нравится. Некоторые уголки галактики для нас закрыты… потому что если мы отправимся туда, то назад уже не вернемся.
Тогда я толком не знала, что такое «галактика», потому разговор решила не продолжать, только спросила, как оно выглядело — уничтожение Земли. Поначалу Эразм ничего не хотел показывать, пришлось долго упрашивать, но в конце концов он превратился в нечто похожее на парящий телевизор и дал картинку «с плоскости солнечной эклиптики», правда, эти слова мне ни о чем не сказали.
Я увидела… в общем, на нашу голубую планетку это больше не походило.
Скорее на шар из красных кипящих соплей.
— А моя мама? Дэн?
Мне не нужно было объяснять, кто эти люди. Флот поглотил кучу самой разной информации о человеческой цивилизации, уж не знаю как. Эразм замер, словно сверяясь с каким–то невидимым каталогом, потом ответил:
— Они не с нами.
— В смысле, они погибли?
— Да. Эбби и Дэн мертвы.
Новость меня не удивила. Я как будто и так уже знала, словно мне было видение их смерти, мрачное видение, как и тот призрак прошлой ночью — женщина в белом, велевшая мне уходить.
Эбби Будэн и Дэн мертвы. А я вознеслась на робонебеса. Ну–ну.
— Ты точно уверена, что не хочешь поспать?
— Может, немного.
Дэн — мужик большой, и сейчас он специально накачивал себя для большой ссоры. Даже теперь Карлотта чувствует отвращение от его голоса, от злобного, раскатистого рычания согласных. Потом Дэн бросает что–то большое о стену, наверное, часы. Те с шумом разбиваются. Мать в ответ кричит, и ее всхлипы, кажется, не затихают несколько недель.
— Плохо, — заметил Эразм, — что ты постоянно одна.
Я ему ответила, что не одна, — он ведь со мной? Для инопланетной машины он был просто замечательной компанией. Но это уловка, конечно. Он–то имел в виду, что мне надо тусоваться с людьми.
Я сказала, что мне наплевать, даже если я вообще больше никогда никого не увижу. Что такого хорошего сделало мне человечество?
Он нахмурился — то есть характерно исказил видимые мне черты. Я уже знала, как Эразм выражает неодобрение.
— Это энтропический разговор, Карлотта. Если честно, я очень о тебе беспокоюсь.
— Да что со мной может приключиться? — Здесь, на пляже, где ничего не происходит, подумала я, но говорить этого не стала.
— Ты можешь сойти с ума. Погрузиться в отчаяние. Хуже того — умереть.
— Умереть? А я думала, мы теперь все бессмертные.
— Это кто тебе сказал? Конечно, если говорить с материальной точки зрения, то ты больше не живешь. Ты — метастабильный вложенный цикл, внедренный в коллективное мышление Флота. Но смертно все, Карлотта. И все может умереть.
Я не могла скончаться от болезни или свалиться с обрыва, объяснил он, но мой «вложенный цикл» испытывал нечто похожее на медленную эрозию, и, если вариться в собственном соку слишком долго, процесс распада сильно ускорялся.
В общем, я целый месяц слишком много спала, плавала, а Эразм создавал еду, стоило мне проголодаться (хотя на самом деле пища была мне не нужна), смотрела мыльные оперы на экране его брюха или читала журналы про кинозвезд (также внедренные в коллективную память Флота). Никогда уже не будет свежих серий, номеров или новостей, и я чувствовала себя такой несчастной и в конце концов решила, что мой спутник прав.
— Ты плачешь во сне, — сказал он. — Тебе снятся кошмары.
— Мира больше нет. Может, я в депрессии. Думаешь, встреча с другими людьми мне поможет?
— На самом деле, — заметил Эразм, — ты просто потрясающе справляешься с одиночеством и покрепче других. Но в перспективе это тебя не спасет.
Я решила последовать его совету и нашла других выживших. Было очень интересно наблюдать за тем, что вознесенные сотворили с собой, став частью информационного потока Флота. Эразмы помогли людям со сходным мышлением найти друг друга и создать окружающую среду, которая им подходила. Такие группы часто называли себя кликами, и наиболее успешными становились те, кто имел цель. Она поддерживала в них жизнь. Пассивные группы скоро заражались равнодушием, а гедонистические быстро коллапсировали в плотные оргазмические сингулярности; но если тебя интересовал мир и ты зависал с такими же любопытными, то материалов для мысли находил предостаточно.
В конечном итоге ни одна из клик мне не подошла. О, я, разумеется, завела друзей, кое–чему научилась. Например, как получить доступ к архивным данным Флота. Если ты все делал правильно, то мог подумать о предмете, как будто в «Гугл» залезал, и вся нужная информация тут же появлялась у тебя в голове, словно всегда там находилась. Правда, тут существовала большая опасность: стоило увлечься или проявить излишнее рвение — и можно было затеряться в перегрузке: развивалась настолько огромная и всеохватывающая память, что личность исчезала в ее нескончаемом потоке. Когда такое случалось, смотреть на это было страшно. Какое–то время я зависала с кликой, исследовавшей историю нечеловеческих цивилизаций, которые Флот вознес много эр назад… пока лидер группы, иорданский студент по имени Нури, не нырнул слишком глубоко и буквально не развеялся туманом. На его лице появилось это особенное выражение повышенной концентрации, а несколько секунд спустя тело превратилось в воздушный вихрь, а потом испарилось, как утренняя дымка в солнечном свете. Меня тогда затрясло. А ведь Нури мне нравился — я тосковала, когда он пропал.
Но общими усилиями мы умудрились узнать немало интересного. (Думаю, Эразмы нам бы и так все сказали, но мы просто не знали, как правильно спрашивать.) Например, хотя все виды после вознесения могли умереть — и умирали, превращаясь в дымку, как несчастный Нури, — было и несколько реальных долгожителей. Я имею в виду индивидуумов, переживших своих сородичей и сумевших сохранить чувство идентичности в гиперсложном разуме Флота.
Мы спросили Эразмов, можно ли встретиться с этими созданиями.
Те ответили, что нет, это невозможно. Старейшины, как назвали их Эразмы, существовали в другом временном ритме. Так и уцелели: устранившись из течения реального времени.
Как оказалось, внутри Флота не было необходимости жить последовательно, от одной секунды к другой. Ты мог попросить отключить тебя на день или на неделю, а потом снова включить. Момент активного восприятия назывался саккадой, и ты мог расположить их