Опытные хористы Уинчестера, монахи и иноки, грянули песнь о первосвященнике Садоке «Unxerunt Salomonem Zadok sacerdos», пока епископ готовился к торжественному миропомазанию, чтобы Альфред в буквальном смысле слова сделался помазанником Божиим, восстание против которого было бы святотатством.
«Вскоре, — подумал Шеф, — настанет трудный для меня момент».
Ему очень подробно растолковали, что в Уэссексе со времен недоброй памяти королевы Эдбур не было своей королевы и что жена короля отдельно не коронуется. Тем не менее Альфред настоял, чтобы его жена предстала с ним перед народом в память о самоотверженности, что она проявила в войне с франками. После возложения короны, вручения меча, перстня и скипетра Альфред будет ждать, что его жена выйдет вперед и будет представлена собравшимся — не как королева, но как леди Уэссекс. И кому же еще вести ее к алтарю, как не брату и соправителю короля Шефу, владения которого смогут перейти к сыну Альфреда и леди Уэссекс, если у него не будет своих детей?
«Я теряю ее во второй раз», — горестно подумал Шеф.
Ему снова придется позабыть любовь, ту страсть, что некогда вспыхнула между ними. В первый раз виной всему был человек, которого они оба ненавидели, а теперь, словно в наказание, Шеф должен отдать ее человеку, которого они оба любят. Когда Торвин подтолкнул его могучим локтем, напоминая, что пора вести к алтарю леди Годиву со свитой девушек, Шеф перехватил ее взгляд — ее торжествующий взгляд — и ощутил, как его сердце обратилось в лед.
«Альфред может быть королем, — в оцепенении подумал Шеф. — А я — нет. У меня никогда не было на это прав и не осталось сил».
Когда хор перешел к молитве «Benedicat», Шеф принял решение. Он сделает то, чего хочет, а не просто выполнит долг. Он возьмет свой флот — новый флот соправителя — и обратит пылающий в душе гнев против врагов королевства: северных пиратов, флотилий франков, работорговцев из Ирландии и Испании. Против всех. Пусть Альфред и леди Годива будут счастливы дома. Он обретет мир и покой среди тонущих людей и гибнущих кораблей.
Утром того же дня на крайнем севере земли датчан совершалась более грубая и более устрашающая церемония. Пленник оставил попытки спастись. Он не был ни трусом, ни безвольным слабаком. Двумя днями раньше, когда люди Змеиного Глаза вошли в загон для рабов, он знал, что́ произойдет с тем, кого они выберут. Когда выбрали его, он знал также, что теперь должен использовать малейший шанс на спасение. И он это сделал: по пути украдкой нащупал слабину в наручной цепи и дождался, когда стражи погнали его через деревянный мост, ведущий к цитадели Бретраборга, гнезду трех сыновей Рагнара. Неожиданно он хлестнул цепью вправо и метнулся к перилам, чтобы рухнуть в стремительный поток и в лучшем случае доплыть до свободы, а в худшем — умереть своей смертью.
Его стражники видели много подобных отчаянных попыток. Один ухватил беглеца за лодыжку, пока тот переваливался через перила, а двое других прижали так, что и не вырваться. Затем они методично избили пленника древками копий, не со злости, а чтобы он не мог быстро двигаться. C него сняли цепи и вместо них надели ремни из сыромятной кожи, скрутив их и смочив морской водой, чтобы, высыхая, давили потуже. Он не видел в темноте свои пальцы, иссиня-черные и распухшие, как у мертвеца. Если бы даже какой-нибудь бог вмешался и спас ему жизнь, руки спасать было бы поздно.
Но ни боги, ни люди не вмешивались. Стражи больше не обращали на него внимания, разговаривали между собой. Он не был мертв, поскольку то, к чему его готовили, требовало, чтобы жертва дышала, а главное, чтобы в ее жилах текла кровь. Но и только. Больше ни в чем нужды не было.
Сейчас, к концу долгой ночи, стражники перенесли его из строения, где стоял свежепросмоленный флагманский корабль, вдоль длинного ряда деревянных катков, образующих спуск к воде.
— Это мы. А вот он, — пробурчал их старший, крепкий мужчина средних лет.
— Как мы это сделаем? — спросил один из воинов, юный, отличавшийся от товарищей отсутствием регалий, шрамов и серебряных браслетов. — Я никогда этого не видел.
— Ну так смотри и учись. Первым делом разрежь ему ремни на запястьях. Нет, не бойся. — (Юноша колебался, машинально высматривая, куда мог бы побежать пленник.) — Он спекся. Взгляни на него: если отпустить, он не сможет даже ползти. Не урони его, осторожно. Просто освободи запястья, вот так.
Пленник пошатнулся, когда ремни были перерезаны, и увидел перед собой бледный, но разгорающийся отблеск.
— Теперь положи его на бревно. Животом вниз. Ноги вместе. А сейчас смотри, малыш. Запомни, это важно. Трэлл должен лежать спиной кверху, скоро узнаешь почему. Есть причина, чтобы руки не были у него сзади, и надо, чтобы он не мог отодвинуться. И еще надо, чтобы он не мог корчиться. Поэтому я делаю так. — Старший из воинов прижал лицо пленного к толстому сосновому бревну, на котором тот лежал, взял его руки и вытянул вперед, так что жертва стала похожа на ныряльщика. Из-за пояса он достал молоток и два железных гвоздя. — Обычно мы трэллов связываем, но сейчас, чтобы ты намотал на ус, поступим иначе. Я однажды видел такую штуку в христианской церкви. И конечно, гвозди были вбиты не туда, куда надо. Ох и дурни же эти христиане!
Покряхтывая от усилий, ветеран аккуратно вгонял гвоздь в запястье. Позади него толпились воины. Светало, на востоке обрисовались темные силуэты. Копья и шлемы зубчатым контуром отгородили часть неба, откуда солнце вскоре должно было бросить свой первый луч на происходящее и начать первый день нового года у викингов, — день, когда продолжительность тьмы и света одинакова.
— Он хорошо держится, — сказал юноша, когда наставник принялся вбивать второй гвоздь. — Больше похож на воина, чем на трэлла. Кто он такой, кстати?
— Он-то? Просто рыбак, которого мы захватили в прошлом году на обратном пути. И он не держится хорошо, а просто ничего не чувствует: руки давно омертвели. Теперь уже скоро, — добавил он для пригвожденного к бревну человека и потрепал его по подбородку. — В следующем мире не говори обо мне дурного. Если бы я плохо сделал свое дело, было бы много хуже. Но я все сделал правильно. Вы двое, привяжите ему ноги, гвоздей больше не надо. Ступни вместе. Когда придет время, мы его повернем.
Группка людей поднялась на ноги, оставив