Я скопировал беспечную позу Большого Макси и еще глубже сполз за парту, слушая в открытое окно знакомый гул нью-йоркского Ист-Сайда. Я погрузился в свою любимую игру, воображая, что доносившийся с улицы шум – это звуки расстроенной оперы. Резкий свисток регулировщика означал сигнал дирижера начинать. Постукивание лошадиных подков, скрип колес и громыхание повозок по булыжной мостовой сливались в ритмичный рокот оркестровых барабанов. Громкие гудки грузовиков и рожки легковых автомобилей звучали как духовые инструменты, вплетавшиеся в основную тему. Крики и плач детей напоминали печальную музыку скрипок, отдаленный гул трамваев превращался в низкий дрожащий звук контрабаса. Человеческие голоса, врывавшиеся в эту суматоху и окликавшие друг друга на всевозможных языках, изображали звучавший на заднем плане хор, а зычные возгласы уличного разносчика, расхваливавшего свой товар, могли сойти за арию ведущего мужского тенора. Весь этот музыкальный гам перекрывал режущий крик какой-то толстухи. Я сделал из нее примадонну с оперным сопрано. Она высовывалась из верхнего окна:
– Шлойми! Шлойми! Эй, Шлойми, не забудь зайти к бакалейщику и купить жирную копченую селедку!
Потом я представил себе гоблинов и ведьм, которые мчались верхом на этих звуковых волнах и на струйках уличной вони. Они скользили по запахам гниющего мусора из открытых баков, путешествовали по зловонию сточных труб, смешанному с крепкими кухонными ароматами, которые доносились из многоквартирного дома, и с едкой мочой из школьных туалетов во дворе. Они врывались в окно удушающими парами, эти омерзительные гоблины, испускавшие смердящие газы. Благодаря этой игре в моей памяти навсегда остались звуки и запахи улиц Ист-Сайда.
Через некоторое время я вернулся к реальности. Я поглядел на Большого Макси, Патси, Доминика и Косого Хайми, спрашивая себя, о чем они сейчас думают. Я представил себе всех нас верхом на лошадях, с шестизарядными кольтами в руках, спасающимися от преследования правительственного отряда. Вот было бы здорово, подумал я. Я рассмеялся – как у меня, Лапши, могут быть такие детские мысли. Через несколько месяцев будет бар-мицва, а я все еще забавляюсь глупыми мечтами, как Косой Хайми. Я рассмеялся над самим собой.
– Что смешного, Лапша? – Макс отложил свою книгу и взглянул на меня.
– Ничего, просто подумал кое-что.
Макс улыбнулся:
– И ты тоже? О чем?
– О Косом, вступающем в шайку Джесси Джеймса.
– Он полный придурок, этот Косой. Что толку иметь дело с парнями, промышляющими по мелким городкам. – Макс пренебрежительно хмыкнул. – Конечно, он был крутой, этот Джесси Джеймс со своей шестизарядной пушкой, но ты понимаешь, Лапша, что я хочу сказать: глупо заниматься грабежом на лошадях. Это старомодный стиль. Мы будем делать по-другому. – Макс вытер нос тыльной стороной ладони. – Мы возьмем в банке миллион баксов, а потом скроемся.
Доминик спросил:
– Миллион баксов на всех пятерых, Макс?
– Нет, на каждого. Что ты скажешь о миллионе баксов, Лапша? – Макс был очень серьезен.
– О миллионе? Мне это нравится, но, я думаю, и полмиллиона будет достаточно, а потом мы скроемся. Полмиллиона баксов – это очень много денег, Макси, – сказал я рассудительно.
– Может быть, для кого-то и полмиллиона – большие деньги, но что касается меня, то мне нужен миллион. – Макс посмотрел на нас с вызовом.
Я пожал плечами:
– Ну ладно, хорошо, мы остановимся на миллионе. Какая, к черту, разница?
– И мы скроемся, когда получим по миллиону? – спросил Патси.
– Да, мы скроемся, и поедем в Бронкс, и станем там большими шишками, – безапелляционно заключил Макс.
– Эй, ребята. – Косой наклонился к нам. – А миллион баксов – это сколько?
Макс взялся за голову:
– Как вам нравится этот вопрос? Парню уже тринадцать лет, а он спрашивает, сколько это – миллион баксов!
Доминик вмешался в разговор:
– Косой, дурень ты этакий, миллион баксов – это миллион баксов, вот и все.
– Да, я понимаю, – с готовностью улыбнулся Косой, – но все-таки, сколько это? Скажи мне, Домми. Сколько это тысяч?
Доминик почесал в затылке:
– Я думаю, что миллион – это десять тысяч долларов.
– О чем ты говоришь? Это гораздо больше, чем пятьдесят тысяч баксов, верно, Лапша? – ухмыльнулся Патси.
Я был горд собой. Я знал все ответы. Поэтому они и прозвали меня Лапшой. Я веско произнес:
– Это десять сотен тысяч баксов!
Пат робко улыбнулся.
– Да, так я и хотел сказать. – Чтобы скрыть свое смущение, он поскорей переменил тему: – Когда мы начнем собирать деревья для костра на день выборов?
Макси подумал, прежде чем ответить.
– Начнем собирать в это воскресенье.
Косой заволновался:
– В этом году у нас будет большой костер, как всегда, даже если Уилсон проиграет?
– Конечно. Разве у нас не всегда был самый большой костер во всей округе? Не важно, кто выиграет, Уилсон или Хьюдж, у нас все равно будет большой костер.
Прозвенел звонок; мы стали собирать учебники. Остальные ученики почтительно стояли в стороне, пока мы шли к двери. Мисс Монс встала. Она протянула руку, чтобы остановить меня, когда я проходил мимо.
– Вы! – сказала она повелительно.
– Кто, я?
Я был готов оттолкнуть ее в сторону. Макси встал рядом, чтобы оказать мне помощь.
– Да, вы, молодой человек. Мистер О’Брайен хочет поговорить с вами.
– Кто, директор? Опять? – спросил я обеспокоенно. – А за что?
– Не задавайте лишних вопросов, молодой человек. Просто отправляйтесь наверх.
Я повернулся к Макси:
– Подожди меня. Я схожу к директору и узнаю, что от меня хочет этот старый болван.
Макс проводил меня к лестнице:
– Мы будем рядом, если тебе понадобится помощь. Мы ворвемся в кабинет и вышвырнем старую задницу из окна.
– Не надо. Он в общем-то ничего, не такой уж плохой парень, этот О’Брайен.
– Верно, для директора он не так уж плох, – согласился Макс.
Он пошел прочь. Я подождал, пока Макси не скроется из виду. Мне не хотелось, чтобы он видел, как я снимаю свою фуражку. Я робко постучал в дверь. Послышался приятный низкий голос:
– Входите, пожалуйста.
Я вежливо остановился в приоткрытой двери:
– Вы хотели меня видеть, мистер О’Брайен?
– Да, да, входите. – Его большое красное лицо приветливо улыбалось. – Входите и закройте дверь. Присаживайтесь, молодой человек, это не займет много времени. Я как раз смотрел кое-какие ваши письменные работы, они очень хороши, очень хороши. – Он взглянул на меня. Его брови нахмурились. – Но ваше поведение меня разочаровывает.
Директор снова склонился над бумагами.
Я сел напротив него, чувствуя себя не в своей тарелке. Через некоторое время он отодвинул кресло от стола и стал