Лисистрат улыбнулся и сразу стал моложе благодаря великолепно сохранившимся зубам.
— Радуйся, сын, — проговорил он, жестом приглашая Соклея занять второе кресло. — Надеюсь, ты принес мне кучу новостей?
— Эринна тоже задала мне этот вопрос, — ответил Соклей. — Вообще-то и мне хотелось бы услышать от тебя, что нового.
— Начинай первым, — сказали они в унисон, и оба рассмеялись.
— Сначала ты, отец, — настаивал Соклей.
Он делал это не только из уважения к старшему, но и потому, что искренне любил отца; в детстве Лисистрат наказывал сына только в тех случаях, когда мальчик действительно этого заслуживал. А зачастую не бил Соклея даже тогда, когда тому не помешала бы хорошая трепка.
Лисистрат кивнул, сдаваясь.
— Ксанф только что был здесь, — начал он.
— Да, знаю: Гигий сказал мне об этом, как только я вошел в дом, — ответил Соклей.
— А, хорошо. Ты же знаешь, какой он — Ксанф. Не успокоится, пока подробно не расскажет тебе все о состоянии своего кишечника и не перескажет речь, которую прочел на прошлом собрании, — наверняка такую же скучную, как и все его остальные речи, — и не объяснит, как мы все выродились по сравнению с героями Троянской войны. — Лисистрат возвел глаза к потолку. — Но обычно среди всех этих плевел попадаются и зерна пшеницы, так случилось и сегодня.
— Расскажи! — нетерпеливо попросил Соклей.
— Обязательно расскажу. Знаешь город Амфиполь, рядом с Македонией?
— Еще бы, — кивнул Соклей. — Историк Фукидид рассказывает о нем в своей пятой книге. Спартанец Брасид сражался там с афинянином Клеоном, и Брасид победил, но оба погибли в битве.
Отец нетерпеливо взглянул на него.
— Я имею в виду не Амфиполь прежних дней, сын. Я говорю о нынешнем городе. Ты знаешь, что Кассандр, властитель Европы, удерживал Роксану и Александра, ее сына от Александра Великого, в тамошнем форте?
— Разумеется, — кивнул Соклей. — Александру было тогда… Сколько — двенадцать? Я знаю, что он был рожден после смерти своего отца. Очень скоро он достигнет нужного возраста, чтобы стать истинным правителем Македонии.
Лисистрат покачал головой.
— Нет, теперь уже не достигнет. В этом и заключалась новость, которую принес Ксанф: прошлой зимой, когда новости распространялись медленно, Кассандр убил Александра, а заодно и Роксану.
Соклей негромко присвистнул и содрогнулся, как будто в андроне внезапно похолодало.
— Значит, остались одни только полководцы, чтобы грызться, отнимая друг у друга кость империи Александра, — сказал он. — Кассандр в Македонии, Лисимах во Фракии, Антигон в Анатолии и Азии и Птолемей в Египте.
— И Полиперкон на Пелопоннесе, и Селевк, который спорит с Антигоном во внутренней Азии, — продолжал Лисистрат. — Хотел бы я знать, как долго продлится мир, который эти четверо заключили прошлым летом. Или я сильно ошибаюсь, или же кто-нибудь из них вскоре найдет повод нарушить договор.
— Ты наверняка прав. — Соклей снова вздрогнул.
Он гадал: что бы подумал о мире Фукидид, живи он в наши дни? Да ничего хорошего, Соклей в этом не сомневался. В давние времена каждый полис в Элладе был свободен выбирать свой собственный путь. Теперь же почти все эллинские города-государства плясали под дудку то одного македонского правителя, то другого. Родос пока еще оставался свободным и независимым, но даже ему пришлось с боем вышвырнуть македонский гарнизон после смерти Александра Великого.
Лисистрат, должно быть, думал о том же самом, потому что сказал:
— Быть полисом в наши дни — все равно что быть сардинкой в косяке тунцов. Но какие новости принес ты, сынок? Я надеюсь, они меня порадуют.
— Я тоже на это надеюсь, — ответил Соклей, пытаясь угадать, как отреагирует на покупку павлинов отец.
Что ж, скоро он это узнает. И Соклей выпалил на одном дыхании:
— Мы с Менедемом купили павлина и пять пав у финикийца Химилкона, чтобы отвезти их на «Афродите» в Италию.
— Павлина! — воскликнул Лисистрат. — Знаешь, я ни разу в жизни не видел павлина. Я вовсе не собираюсь вас за это ругать. Если уж я не видел павлина, то можешь побиться об заклад, что ни один эллин в Италии тоже их не видел. Так что можно выручить за птиц бешеные деньги. — Взгляд Лисистрата стал острым. — А сколько заплатили вы?
Соклей сказал.
Он ждал, что отец взорвется, как горшок с крышкой, который передержали на огне, и будет грохотать, словно Зевс, потрясающий эгидой. Но Лисистрат только погладил седеющую бороду — жест, который Соклей у него перенял.
— По правде говоря, я понятия не имею, сколько стоят павлины или павы, — признался Лисистрат. — Подозреваю, что никто этого не знает. Цена, которую вы заплатили, мальчики, не кажется мне запредельной, если только птицы не умрут в пути и вам не придется вышвырнуть их трупы в море… Особенно это касается павлина.
— Мы и сами об этом подумали, — сказал Соклей. — И именно потому сбивали цену Химилкона, как только могли.
— О, этот финикиец — стреляный воробей! — Лисистрат снова погладил бороду. — Скажи-ка… Павлин и впрямь так великолепен, как говорят?
— Он великолепней, чем я себе представлял, — ответил Соклей, почти заикаясь от облегчения: все прошло куда более гладко, чем он ожидал. — Когда павлин раскрывает хвост, чтобы покрасоваться перед самками… Я никогда ничего подобного не видел.
— Хорошо, — проговорил отец, — вечером мы отправимся к брату на ужин и выясним, что думает обо всем этом твой дядя Филодем.
— Да, его мнение будет решающим, — согласился Соклей.
Филодем был старшим братом Лисистрата и главным партнером в их торговых операциях. А еще он был человеком куда менее уравновешенного нрава, чем Лисистрат, — так же как Менедем был вспыльчивее Соклея.
Соклей склонил голову перед отцом.
— А теперь я, с твоего позволения, удалюсь…
И он двинулся к лестницам, ведущим на второй этаж. Одна из домашних рабынь, рыжеволосая девушка примерно того же возраста, что Эринна, по имени Фракийка, как раз спускалась по лестнице. Судя по ее внешности и имени (а имя рабыни означало всего лишь, что родом она из Фракии), девушку эту, скорее всего, взяли в плен недалеко от Амфиполя.
Соклей улыбнулся ей. Пару лет назад он повелел Фракийке разделить с ним постель; как холостяку, юноше сходило с рук то, что доставило бы неприятности его отцу: тот не мог позволить себе держать под одной крышей жену и любовницу, ибо то был верный способ накликать на дом беду и скандалы.
Фракийка кивнула Соклею — вежливо, но не более того. Она честно доставляла хозяину удовольствие, но юноша боялся, что удовольствие это не было взаимным. Хотя, конечно, мало кто интересуется мнением на этот счет рабыни.
Спальня Соклея была обставлена скудно: кровать с набитым шерстью матрасом, под кроватью — ночной горшок, два сундука из кипарисового дерева, один побольше,