Сосед-плотник снова взглянул на них поверх стула:
— Ого, а я и не думал, что ты сумеешь вытащить его из таверны.
— Честно говоря, я тоже, — Соклей не испытывал гордости по этому поводу. — Теперь посмотрим, стоила ли овчинка выделки.
Когда они оказались внутри, Поликл покопался в свитках папируса и сунул один Соклею:
— Вот. То, что тебе нужно?
Соклей развязал верёвку, развернул свиток и горестно вздохнул. Он повернул свиток так, чтобы Поликл видел его. Он был пуст.
— З'раза, — пробормотал писец. — С'час найду др'гой… Вот!
Без особой надежды Соклей взял и развернул новый свиток. Не Гомер, это точно. Это оказалась какая-то поэма неизвестного автора, даже с первых строк такая непристойная, что и Аристофана вогнала бы в краску.
Соклей хотел было вернуть её писцу, но передумал. "Будь я скучающим солдатом-эллином в Финикии, хотел бы я это прочесть?"— задал он себе вопрос и кивнул. Несомненно. На самом деле, он и сам прочел ещё несколько строк — конечно, только чтобы убедиться, что дальше продолжается в том же духе. Поэма не подвела.
— Беру, — сказал он. — Что ещё у тебя есть?
— Н'знаю, — ответил Поликл, будто понятия не имел, чем занимался в последнее время. А может так и было.
— Вот. Эт' новая, — протянул он Соклею ещё один свиток.
Соклей начал читать: это оказался кусок трактата Ксенофонта об искусстве верховой езды. Подобное солдат может счесть интересным, или хотя бы полезным. Начиналось всё хорошо — аккуратным и четким почерком как у Главка, но уже вскоре качество начало падать. Соклей с грустью подумал, что Поликл переписывал, будучи нетрезвым. Почерк превращался в неразборчивые каракули — строчки ползли вкривь и вкось, появились грамматические ошибки. Ошибки, за которые мальчика, только встающего на путь грамоты, просто бы выпороли. Какие-то слова зачёркнуты и только часть пятен — от чернил. А уже посреди свитка слова попросту иссякли.
— Хорошая, но она не годится, — сказал он.
— Эт' п'чему же? — вопросил Поликл. Соклей показал ему дефекты. Писец отмахнулся:
— Кому какая разница?
— Тому, кто её купит у меня? — сухо предположил Соклей.
— И что? К'гда он это увидит, ты будешь уже далеко. Да-ле-коооо, — повторил он, замахав руками, как крыльями, и хрипло расхохотался.
— Прости, но нет. Я не вор, — сказал Соклей.
— Ты беспокоишься из-за всякой ерунды, — пожурил его Поликл.
Сколько таких книг он уже продал? Если он продавал их родосцам, дела у него скоро пойдут худо. Если дела пойдут плохо, он будет больше тревожиться. Если будет больше тревожиться, станет больше пить. Будет больше пить — появится больше книг, подобных Ксенофонту… если вообще будут книги.
Опечаленный Соклей поднял скабрезную поэму и сказал:
— Я дам тебе пять драхм за это, — щедрое предложение за не слишком длинный свиток. Поликл лишь таращился на него. — Пять драхм. Ты меня слышишь?
— Да, — сказал писец. — Пять драхм. Пр'сти, наилучший. Жаль, что больше у меня ничего нет, но… — Возможно, он хотел что-то объяснить, но не нашел слов. Да они ему и не очень-то требовались.
Соклей оставил пять драхм на виду и вышел, почти выбежал из лавки писца, сказав ему на прощание:
— Удачи.
Много ли удачи принесут эти пять драхм Поликлу? Или, что куда более вероятно, он их просто пропьет?
Он, безусловно, сочтет это удачей. Но Соклей покачал головой. Насколько то, что Поликл считал удачным в пьяном угаре, действительно принесет ему пользу? Соклей боялся, что лишь помог писцу продолжать спиваться.
Он вздохнул и поспешил прочь, обратно к своей обустроенной жизни. Он торопился уйти подальше и от того, что только что совершил. Хотя Поликл не последовал за ним, вероятно, он будет благодарен настолько, насколько вообще способен его одурманенный ум.
* * *
— Удачи! — крикнул отец Менедема с причала.
— Удачи! — повторил дядя Лисистрат, — Доброго пути и скорейшего возвращения.
— Спасибо, отец. Спасибо, дядя, — прокричал Менедем с кормы "Афродиты", готовой уже отплыть. Лишь пара канатов связывала её с Родосом: груз уже на борту, как и команда. Вскоре акатос выйдет в виноцветное море, чтобы узнать, какая прибыль их ждёт (если ждёт вообще) на востоке.
— Удачи! — крикнул финикиец Химилкон. Яркое весеннее солнце отражалось от массивных золотых колец в ушах торговца. Несколько гребцов "Афродиты", хотя и эллинов, носили свое богатство подобным же образом, а у ещё одного мочка уха была порванной и сморщенной, что говорило о том, что его богатство когда-то насильно у него вырвали.
Химилкон добавил что-то ещё на гортанно-свистящем языке. Соклей, стоящий в паре локтей от Менедема, запинаясь, что-то ответил на нем же.
— Что он сказал? — спросил Менедем, — и что ты ответил?
— Он сказал почти то же, что отец — пожелал нам удачи в пути. Я поблагодарил его.
— А, — склонил голову Менедем. — Ты и правда выучил эту варварскую болтовню, да?
— Немного, — ответил Соклей. — Я могу считать. Могу торговаться. Могу заказать еду или попросить комнату в таверне. Могу быть вежливым.
— Этого более чем достаточно, — Менедем указал на причал: — Вон идёт твой зять.
— Счастливого пути, — слегка задыхаясь крикнул Дамонакс. — Пусть боги даруют вам добрую погоду и хорошую прибыль. У вас отличное масло на продажу.
— Да, мой дорогой, — ответил Соклей, доказав, что может быть учтивым на греческом не хуже, чем на арамейском. Менедем коротко кивнул — он до сих пор не хотел везти оливковое масло в Финикию.
Соклей отвернулся от Дамонакса и обратился к Диоклею:
— Мы готовы?
— Будем, как только отдадим причальный канат, шкипер, — ответил Диоклей. Возраст начальника гребцов — лучшего моряка из известных Менедему — приближался к сорока пяти годам, его короткая борода поседела. Если он не мог чего-то добиться от корабля и команды, значит никто не мог.
Несколько человек на пирсе позаботились о последней детали, связывающей "Афродиту" — канатах, что удерживали её с носа и кормы. Моряки свернули канаты и уложили их. Ради отплытия гребцы заняли все сорок весел торговой галеры и выжидательно уставились на Диоклея, стоявшего на приподнятой корме рядом с Менедемом.
— Как только будешь готов, — прошептал Менедем.
— Хорошо.
Келевст вытащил бронзовый квадрат на цепочке и небольшой молоточек, которым отбивал ритм. Повысив голос, чтобы его расслышали и на носу, он громко произнес:
— Так, ленивые олухи, я знаю, что всю долгую зиму вы полировали отнюдь не весла, а свои хрены, но сейчас на нас смотрят, а потому мне не хочется выглядеть сборищем придурков, понятно? Так что, если вы даже не понимаете, что вы делаете, делайте вид, что понимаете, понятно?
— Если они ошибутся, он заставит их пожалеть об этом, — произнес Соклей.
— Именно так он и сделает, — отозвался брат, — такова его работа.
Диоклей поднял колотушку, Менедем положил руки на рукояти рулевых весел. Они не были такими гладкими, как ему бы хотелось,