Там клерк в перчатках, леворук,

И меч, ему вернейший друг,

Фехтуют ловко с праворуким,

Войны и книги превзойдя науки.

Стройный юноша с длинными светлыми волосами, в винтажном костюме-тройке цвета горчицы – расклешенные брюки прикрывали полусапожки из поддельной аллигаторовой кожи на двухдюймовом кубинском каблуке, – склонился над кожаной кушеткой, где распростерся мужчина средних лет. Его шелковый халат с монограммой распахнулся, обнажив бледное брюхо, раздутое, как у рыбы-фугу. Обрюзгшее лицо налилось краской гнева, двойные подбородки все еще студенисто дрожали от недавнего столкновения ярко-розового носа с острием серебристой шляпной булавки.

– Ты за это заплатишь, ты, мелкий с… – прошипел мужчина и выбросил вверх руку с зажатой в ней опасной бритвой, только что выхваченной из-под расшитой подушки.

Но резкое движение дорого ему обошлось – лицо утратило плотность, и мясо стекло с костей, мгновенно съежившись, как пластиковый пакет над свечкой. Стройный юноша – или все же девушка в мужском костюме? – отпрянул, но продолжал наблюдать, как волна изменений идет по телу, как плоть тонким порошком осыпается внутрь роскошного голубого халата и из воротника и обшлагов начинают торчать странные желтые кости, которые превращаются в крохотные дюны из нежнейшего песка, вроде того, что на большой глубине устилает дно океана.

Правда, для появления этого песка не потребовалось ни миллионов лет, ни мощи морского прибоя. Хватило пары секунд и одного булавочного укола. Вот только булавка, надо признать, была особой, хотя на первый взгляд ничем не отличалась от тех, какими дамы во времена королей Георгов крепили к прическам свои шляпы. Дело в том, что на посеребренную сталь было нанесено Соломоново заклятие уничтожения, мельчайшими, недоступными простому глазу буковками вписанное между клеймами, которые удостоверяли, что изготовлена она в 1797 году в городе Бирмингеме серебряных дел мастерами Харштоном и Гулом. Малоизвестные ювелиры. Не из тех, кто не знает отбоя от клиентов при жизни и становится мечтой коллекционеров после смерти. Впрочем, ничего удивительного, ведь Харштон и Гул делали только булавки для шляп да еще на диво острые ножи для разрезания бумаги.

Юноша – все же это был именно юноша, по крайней мере, имел больше соответствующих признаков – держал булавку левой рукой, затянутой в перчатку из светло-коричневой кожи кабретта, удивительно тонкой и гибкой, в то время как изящная правая рука была свободна от всякой защиты, не считая кольца на указательном пальце: по тонкому золотому ободку змеилась надпись, прочесть которую можно было лишь с помощью специальных приспособлений.

Недрогнувшей левой рукой юноша вставил булавку в специальный кармашек на правом рукаве своего пиджака, а булавочную головку заправил под запонку из половинки соверена (1897 год, юбилей правления королевы Виктории; не хухры-мухры), блеснувшую на манжете рубашки от «Тернбулла и Ассера». Правда, правая рука юноши все же немного дрогнула во время этой операции, но не настолько, чтобы острие булавки оставило хотя бы малейшую зацепку на ткани рукава.

Причиной его легкого волнения служило отнюдь не развоплощение уголовного авторитета Фрэнка Трингли, которое он произвел только что. Дело в том, что юноше не полагалось даже приближаться к жилищу авторитета, и теперь он ломал голову над тем, как объяснить это…

– Руки… руки вверх!

Юноше не полагалось также приходить в волнение при виде молодой девушки, которая вдруг ворвалась в комнату, держа перед собой дрожащими руками острый поделочный нож Х-АСТО. Она была не высокой, но и не маленькой, двигалась стремительно, но плавно, как профессиональная танцовщица или мастер боевых искусств, однако футболка с надписью «Clash» под темно-синим комбинезоном, кроваво-красные ботинки «Док Мартенс» и ежик обесцвеченных волос говорили скорее об увлечении панк-роком или чем-то вроде этого.

Юноша поднял обе руки. Девушка с ножом была, во-первых, очень молода, не старше его самого, а ему было всего девятнадцать; во-вторых, почти наверняка не из дегустаторов, как Фрэнк Трингли; и, в-третьих, не из тех девиц, с какими обычно проводят досуг криминальные авторитеты.

– Что… что ты сделал с дядей Фрэнком?

– Он тебе не дядя.

Парень шагнул вперед, но остановился, когда девушка выразительно повела ножом.

– Да, нет, но… стой там! Не двигайся! Я звоню в полицию.

– В полицию? В смысле Чарли Бентону, Бену Кривоносу или другому симпатичному дружку Фрэнка?

– В полицию – в смысле в полицию, – отрезала девушка и боком двинулась к телефону, стоящему на буфете.

«Неожиданная штучка для Фрэнка Трингли», – подумал Мерлин. Антиквариат, настоящий ар-деко 1930-х: слоновая кость, золотая инкрустация, гладкий шнур, небольшой размер, изящество линий.

– А ты сама кто такая? Нет, давай звони. Только учти, у нас осталось минут пять… нет, уже меньше…

Он умолк, и в его левой руке вдруг оказался здоровенный револьвер, который, как выяснилось, был спрятан в расписной хипповской торбе из шерсти яка, висевшей на правом плече юноши. В тот же миг на лестнице что-то застучало – шаги, но какие-то ненормальные. Девушка обернулась и увидела жука размером с небольшого пони, который поднимался по лестнице. Тут парень с револьвером шагнул вперед и трижды – бах! бах! бах! – выстрелил жуку в переднюю часть тела; куски хитина и капли черной крови брызнули на белый обюссонский ковер. Жук продолжал наступать, его суставчатые задние лапы скребли по полу, а серповидные передние цепляли воздух в паре дюймов от ноги парня, который выпустил еще три пули, после чего жук наконец опрокинулся на спину и судорожно завертелся.

Когда эхо выстрелов стихло и девушка осознала, что визжит во всю мочь, она тут же покончила с этим занятием, признав его бесполезным.

– Что… это такое?

– Pediculus humanus capitis. Вошь человеческая обыкновенная, – перевел юноша, заряжая револьвер, для чего ему пришлось задрать жилетку, под которой оказался холщовый патронташ. – Увеличенная, конечно. А теперь нам пора. Я Мерлин, кстати.

– Мерлин – как маг?

– Как Мерлин-волшебник. А ты кто?

– Сьюзен, – машинально ответила она и перевела взгляд