- Скорее, как почтальон, - парирует папа, соскребая снег с машины одним из пластмассовых динозавров Тедди, разбросанных на лужайке, - ни дождь, ни град, ни полдюйма снега не заставят меня вырядиться дровосеком.
- Эй, мои родственники были дровосеками, - предупреждает мама. – Не смейся над нищими лесорубами.
- Даже не собирался, - отзывается папа. – Всего лишь сравнил.
Папе пришлось повернуть ключ в зажигании несколько раз, прежде чем машина ожила. Как обычно, начинается битва за стерео. Мама хочет национальное радио. Папа хочет Фрэнка Синатру. Тедди хочет Губку Боба-Квадратные штаны. Я хочу радиостанцию классической музыки, но понимая, что я единственный фанат классической музыки в этой семье, я готова согласиться на Shooting Star.
Папа заключает сделку. – Учитывая, что в школу идти не надо, мы должны послушать новости, чтобы не стать невежами…
- Уверена, ты хотел сказать «невеждами», - говорит мама.
Папа закатывает глаза, кладёт свою руку поверх маминой и прочищает горло в своей учительской манере. – Как я и говорил, сначала национальное радио, а затем, когда новости закончатся, классическая радиостанция. Тедди, мы не будем мучить тебя этим. Ты можешь послушать плеер, - говорит папа, начиная отсоединять съёмный плеер, которым он снарядил радиоприёмник. – Только не смей слушать Элиса Купера в моей машине. Я запрещаю. - Папа открывает бардачок, чтобы посмотреть, что там есть. – Как насчёт Джонатана Ричмана?
- Я хочу Губку Боба. Он точно в машине, - кричит Тедди, подпрыгивая вверх и тыкая в плеер. Шоколадные блинчики с чипсами, залитые сиропом, однозначно только увеличили его гипервозбуждение.
- Сын, ты разбиваешь мне сердце, - шутит папа. Мы с Тедди выросли на тупых мелодиях Джонатана Ричмана, который для папы с мамой что-то вроде святого покровителя музыки.
Как только с музыкой всё выяснили, мы выезжаем. В некоторых местах на дороге лежит снег, хотя по большей части она просто мокрая. Но ведь это Орегон. Дороги здесь всегда мокрые. Мама раньше шутила, что у людей начинаются проблемы, если дорога высыхает. - Они становятся самоуверенными, отбрасывают сомнения и ездят как идиоты. А полицейский наслаждаются, раздавая штрафы за превышение скорости.
Я прижимаюсь головой к окну и разглядываю мелькающий за ним пейзаж – живописные тёмно-зелёные ели, кое-где усеянные снегом, тонкие, как дымка, полосы белого тумана, и тяжелые серые тучи, повисшие над головой. В машине так тепло, что стекло запотевает, и я рисую на нём маленькие закорючки.
Когда новости заканчиваются, мы включаем классическую радиостанцию. Я слышу первые несколько тактов сонаты Бетховена номер три для виолончели, над которыми я как раз должна была поработать сегодня днём. Это похоже на какое-то космическое совпадение. Я концентрируюсь на нотах, представляя, будто играю, испытывая благодарность за такой шанс попрактиковаться и счастье находиться в тёплой машине вместе с моей сонатой и моей семьёй. Я закрываю глаза.
Ты и подумать не могла, что после произошедшего радио будет работать. Но оно работает.
Машина раскурочена. Удар четырёхтонного грузовика на скорости сто километров в час в пассажирскую дверь имеет силу атомной бомбы. Он оторвал двери, метнув передние пассажирские сиденья на лобовое стекло. Он отбросил ходовую часть на другую сторону дороги и разодрал в клочья двигатель, как будто он не тяжелее паутинки. Колёса и колпаки улетели далеко в лес. Загорелся бензин, вытекший из бензобака, так что теперь маленькие языки пламени извиваются на дороге.
И был такой жуткий шум. Симфония скрежета, хор треска, ария взрывов, и наконец, ужасные звуки тяжелого металла, разрывающего мягкие деревья. Потом всё смолкло, и лишь соната Бетховена номер три для виолончели продолжала играть. Каким-то образом автомобильное радио по-прежнему соединялось с батареей, и соната Бетховена безмятежно разливалась в воздухе этого февральского утра.
Сначала я понимаю, что всё хорошо. Например, я могу слышать Бетховена. Затем тот факт, что я стою здесь - на обочине дороги. Когда я смотрю вниз, джинсовая юбка, свитер и чёрные ботинки, которые я надела сегодня утром, выглядят точно так же, как когда я вышла из дома.
Я вскарабкиваюсь на насыпь, чтобы получше разглядеть машину. Но это сложно назвать машиной. Это просто железный скелет, без сидений, без пассажиров. Что значит, что моих родных, должно быть, как и меня, выкинуло из машины. Я вытираю руки о юбку и иду по дороге, пытаясь разыскать их.
Сначала я вижу папу. Даже на расстоянии нескольких шагов я могу видеть, как оттопыривается трубка в кармане его пиджака :
– Пап, - зову я, но когда подхожу к нему, асфальт становится скользким, и я вижу какие-то серые куски, похожие на цветную капусту. Я понимаю, что это такое, но почему-то никак не могу связать это со своим отцом. Что всплывает в моей голове, так это те репортажи в новостях о торнадо и пожарах, как они разрушают один дом и оставляют нетронутым другой. Части мозга моего папы лежат на асфальте. Но его трубка всё ещё в его нагрудном кармане.
Затем я нахожу маму. На ней почти нет крови, но губы уже побелели, а белки глаз полностью красные, как у вампира из малобюджетного фильма ужасов. Она кажется абсолютно ненастоящей. И именно из-за того, что она выглядит как какой-то нелепый зомби, меня внезапно охватывает паника.
Я должна найти Тедди! Где он? Я смотрю вокруг, внезапно обезумев, как когда я потеряла его на десять минут в продуктовом магазине. Я была уверена, что его похитили. Конечно, выяснилось, что он заблудился в поисках конфет. Когда я нашла его, то не знала, - то ли мне обнять его, то ли накричать.
Я бегу назад к обочине, откуда пришла, и вижу торчащую руку.
– Тедди! Я уже тут, - зову я, - Поднимайся. Я вытащу тебя. - Но когда я подбираюсь ближе, то замечаю мерцающий отблеск серебряного браслета с крошечными подвесками виолончели и гитары. Адам подарил мне его на семнадцатый день рожденья. Это мой браслет. Я надела его утром. Я смотрю на своё запястье. Он всё ещё на мне.
Я продвигаюсь ещё ближе и теперь точно знаю, что это не Тедди. Это я. Кровь из моей груди просочилась через рубашку, юбку и свитер, и стекает причудливыми струйками, словно краска, на девственно-белый снег. Одна моя нога искривлена, кожа и мышцы отошли так, что я могу видеть белые полоски кости. Глаза закрыты, а тёмные волосы мокрые и пропитаны кровью.
Я отворачиваюсь. Это не правильно. Этого