— Тут если кто и ходит, то явно не ботаны, — заметил я.

— Вадь, а как же ты? Ты же натуральный ботан.

— Нахуй пшел!

— Молчу. А вообще, что делать-то будем? — спросил Мишка, стрельнув окурком в кусты.

— Ты о чем вообще? Я, Димка и Макар в клуб пойдем. Там Наташка и Киса остались же. Инструменты забрать надо, — ответил Стас и повернулся ко мне. — Вадь, а ты куда?

— Домой. Там уже с ума сходят наверняка, — угрюмо буркнул я.

— Я не про это, — махнул рукой Мойша. — С Гансом что делать будем? Звереет бритый. Каждый раз все больше народа приводит, да и не гнушается лежачих бить.

— Надо с ним поболтать по душам. Один на один. Без драк и прочего, — Андрюха гонял ногами старую пластиковую бутылку чуть поодаль. — Узнаем, что он так взъелся.

— Хуй его знает. Ганс даже по меркам скинов отмороженный. Ладно, вон остановка. Справки у всех есть? — спросил я. Ребята кивнули. Стас, Дима, Макар и два брата-акробата пожали нам руки и двинулись к остановке автобуса в сторону центра города. Я с Мишкой двинулся к кольцу трамвая.

Под мерный стук колес мы мерно дремали в полупустом вагоне. Кондуктор брезгливо на нас посмотрела и даже не подошла, чтобы взять обязательную плату за проезд. Вездесущий Мишка подметил и это, заявив:

— Вадь, надо тебе почаще ебальник разбивать. Прикинь, сколько мы денег сэкономим? Кудряво заживем.

— Тебе вообще надо язык вырвать. Чую, что тебя бесы будут ебать раскаленным паяльником в жопу, когда ты попадешь в Ад, — лениво ответил я. Миша хохотнул.

— Хуюшки. Наш народ уже настрадался, и его ждет жизнь вечная, какую бы хуету мы не творили.

— Ага. Сообщи это ментам, когда нас примут в очередной раз. Блядь, что-то на душе неспокойно.

— Срать хочешь? Я тоже. Вот прямо чувствую, что скоро взорвусь и разнесу весь этот трамвай к чертям.

— Мойша! Ты ебанутый психопат, — рявкнул я, отвешивая другу подзатыльник. Тот поморщился в ответ и схватился за голову.

— Больно же.

— Не пизди, да не отпизжен будешь, отрок, — мудро изрек я. — Вставай. Наша остановка.

Я проводил Мишку до входа в его квартал, а сам двинулся дальше. Что сказать бабушке, когда она увидит такого красивого меня? Хуй его знает. Майка разорвана, джинсы тоже. Весь в пыли с опухшей рожей. Хорош внучок, ничего не скажешь. Обещал же, что не буду никуда ввязываться. И вновь нарушил свое слово.

Я завернул в свой двор и медленно пошел в сторону дома, чья крыша уже виднелась над верхушками деревьев. В центре двора, на зеленом столике, кто-то играл на гитаре, выводя плаксивым голоском хиты Юрия Лозы. Опять мужики ностальгируют. В этом и прелесть нашего городка. Тонкий колорит во всем. Утром дворники поднимают редкую пыль самодельными вениками, а зевающие люди торопятся на работу. Днем во дворе бегают дети, играя в догонялки, прятки или казаки-разбойники. Их матери тащат в узловатых руках сумки с овощами и хлебом. Спустя час они будут звать своих детишек обедать, а те в ответ будут громко просить погулять еще пять минут.

Вечером двор преображается. Если на улице тепло, то тут и там слышатся песни, от старого пердуна Антонова до относительно кошерного Цоя. Влюбленные парочки занимают все темные лавки, где со стонами и вздохами предаются первым поцелуям и первой любви. Местные гопники разводят случайных прохожих, милостиво пропуская своих, стрельнув у тех сигаретку напоследок. В два часа ночи двор объезжает ментовской уазик, ища сирых и заблудших. Затем двор засыпает, чтобы вернуться утром к своей привычной жизни. Я улыбнулся, услышав песню Наутилуса «Крылья». Это получше, чем Лоза. Однозначно.

Улыбаясь мыслям, я подходил к дому — и вдруг негромко выругался.

У дверей подъезда стояла машина милиции и карета скорой помощи. Машины сияли проблесковыми маячками, окрашивая двор в синие и оранжевые цвета. Я поднял голову и увидел, что в окнах квартиры, где я жил, горит свет, несмотря на позднее время.

— Вадим? — махнул мне доктор, выходя из старенькой Газели.

— Блядь, — прошипел я. — Час от часу не легче.