— Значит, — первым нарушает затянувшееся молчание Леший, — они ее не изгнали. Они ее убили.
Отшельники переглядываются друг с другом, обмениваясь тяжелыми взглядами.
— Она не потеряла рассудок, я с ней разговаривал, все это!.. Все это бред! Она была прежней! — восклицает Гремори.
— Тише, — спокойно говорит Рыжий. — Мы знаем. Мы верим тебе.
— Скажи, — снова говорит Леший, — почему ты хочешь уйти?
— Потому что мне надоело смотреть, как тысячи хегальдин свято верят в сказки про злых шейдим, смотреть как эти тысячи готовы обезглавить собственных детей. Слушать россказни о том, что труд — дорога к счастью; но все умирают, даже не коснувшись его. Спиваются и умирают.
— Не каждый день нас просят о таком, а? — Гнев толкает локтем Лешего.
— И правда. Несмотря на все, мало кто хочется уйти от того, к чему привык с детства. Почти все предпочитают ждать чуда, ждать изменений, ждать того, кто все изменит за них.
— То есть надеется, — добавляет Гремори. — И это самое бесполезное, это… как самоутешение, да? Думать, будто ты делаешь что-то ради своей цели, своего блага, но на самом деле ты просто слаб, чтобы сделать первый шаг, чтобы начать действовать.
— А разве плохи надежды жен, которые ждали своих мужей с Большой Войны? — спрашивает Леший, поглаживая щетину на щеке. — Или лучше им было думать, что они лишь бессильные бабы, которые могут только прятаться за спинами своих мужчин? Не путай настоящую надежду и обычное фантазерство, парень. Именно настоящая надежда заставляет ждать пропавшего хегальдина до конца жизни. Ладно, когда-нибудь ты поймешь.
— Хозяин! — громко зовет Леший, и почти сразу перед ними появляется тот старик, с котором он беседовал вместе с Рыжим и Гневом. — Вот плата за ужин, и еще мы возьмем немного с собой в дорогу. Как всегда.
На столе появляется небольшой мешочек, и старик, коротко кланяясь, сразу же забирает его:
— Продукты-то в дорогу уже собраны, уважаемые, — его тощая рука указывает на мешки в углу, у входа в кухню, и на несколько бочек. Вероятно, с пивом. — Телега-то тоже уже готова.
Леший кивает в ответ.
Позже они оставляют за спиной закрывающиеся ворота. Гнев ведет под узду неторопливого мула, Рыжий бодро шагает впереди, а Леший с Гремори плетутся позади повозки. С безоблачного неба ярко светит полная луна.
— А почему мы вышли именно ночью? Не лучше было бы дождаться утра? — спрашивает Гремори.
— Мы, — отвечает Леший, поглаживая щетинистую щеку, — не очень-то любим мир Эрриал-Тея. И не хотим оставаться внутри стен даже на ночь. Тем более что погода на нашей стороне.
— Это верно! — подает голос Гнев. — Уж лучше ночевать в болотах, чем под крылом архонта и под взором его проклятой семерки Теней.
После разговора они долгое время идут молча. И только после короткой стоянки в открытом поле, Гремори спрашивает Лешего:
— А как долго ты, ну, отшельник?
Перед ответом он снова поглаживает щетину:
— Да наверное, всю жизнь.
— Ага! Еще голожопиком мочился на стены с другой стороны! — смеется Рыжий.
— Почти, — улыбаясь, говорит Леший. — Лет до шести я жил с матерью, еще в Эрриал-Тея. Отец уже тогда был отшельником, но регулярно нас посещал. Они с матерью несильно-то ладили.
— Эх, мало было отшельниц в то время! — говорит Рыжий, замедляя шаг и ровняясь с Гневом. — Вот и навещали «серых» девочек, а? Слышал я уж очень падки они были на крылатых отшельников.
Леший какое-то время криво смотрит на Рыжего, а затем откашливается и продолжает:
— Да. Отец рассказывал, что подобное имело место быть. Так вот, значит, он навещал нас дважды в месяц. Всегда приносил какие-то продукты и несколько игрушечных фигурок, вырезанных из дерева. Для меня. Деревянные хегальдины с крыльями и копьями в разных позах. Я любил в них играть. А потом, в какой-то день близкая подруга матери обратилась в шейдима, и ее лишили крыльев. — Он делает паузу, отпивая из фляги, а затем сплевывает. — Моя мать ее сдала. Прямо посреди проповеди она задрала ей свитер, демонстрируя черное пятно в области сердца. Крики, много черной крови. Я никогда не знал, что хегальдин может таккричать. Тогда, спустя неделю, пришел отец, он знал, что произошло. Пришел и сухо сказал, мол, пошли, хватит с тебя, жить в этом дерьме. Наверное, после случившегося, он боялся, что в подобном случае, она не думая сдаст и меня.
— Рассказ, конечно, очень интересный, — снова перебивает Рыжий. — Однако, надо и подремать чуток, идти нам ведь еще весь день. Да и скотине тоже нелегко будет. От стен мы уже достаточно ушли.
Они сворачивают к одинокой сосне, что в недалеко от дороги. Гнев привязывает мула к стволу, а Леший достает из мешка хлеб и огромную луковицу. Наконец, устроившись поудобнее, каждый откусывает кусок от хлеба и лука, и передает следующему, после чего отшельники укладываются спать.
Гремори же всматривается в небо, в россыпь звезд. Он ощущает усталость, но сон не приходит. В голове блаженная пустота, именно такая, какая наступает в преддверии масштабных перемен; когда каждая частица направлена на внешнее окружение, и все вокруг кажется знаковым предвестием предстоящих событий. Гремори достает из бокового кармана крошечный сверток мешковины, разворачивает, прикусывая нижнюю губу; аккуратно проводит пальцами по белому перу. Свежему, будто его только что сорвали с крыла. «Ведь это так романтично, — слышит он в голове голос Ситри. — Давай обменяемся». Внезапно воздух наполняется протяжным волчьим воем. Таким странным, будто он зарождается где-то в пространстве, а угасает внутри головы. Глубоко в мыслях. Все отшельники мгновенно просыпаются. Гнев сразу же хватается за топоры, а остальные вытаскивают из телеги самострелы.
Гремори быстро сворачивает перо и убирает обратно в карман.
— Недобрый это знак, — ворчит Рыжий, озираясь по сторонам. — Давно я не видел здесь волков.
— А я такого воя вообще не слыхал. — шепчет Леший. — Обычные волки не могут так выть.
Снова слышится вой. И сейчас, кажется, он тянется из самых глубоких недр сознания, там, где зарождаются мысли, и только затем изливается в реальность.
— Да где этот кусок мяса! — Начинает нервничать Гнев.
Гремори молча всматривается вдаль, вжимаясь спиной о борт телеги.
— А мул-то, спокоен, — произносит Леший. — Будто только мы и слышим.
— Вон там!
Все поворачивается в сторону, которую указывает дрожащая рука Гремори, где на самой линии горизонта, тяжело шагает темная фигура с понурой головой, за которой мерно ступают два исполинских пса.
— Твою мать… — шепчет Рыжий, мгновенно бледнея.
Из дрожащих рук Гнева выскальзывают топоры.
— «И ходит Йама мрачный по земле, что сотворил своею жертвою, и помечает жертв он своих взглядом. Лишь те