– Что скажешь, преподобный Бань?! – прорычал правитель, усиливая хватку. – Не твоя ли забота следить за тем, чтобы злоумышленники сидели в колодках, дожидаясь приговора, а не разгуливали по улицам во время приезда кровнородственного вана?! Опять скажешь: все в мире тщета, и Желтая пыль запорошила глаза живущим?!
Монах даже не поморщился, словно не в его плечо клещами палача впивались пальцы гневного Чжоу и не рядом с его лицом брызгал слюной тот, кто властен во многих жизнях и смертях.
– И впрямь все тщета, высокородный ван, – тихо ответствовал преподобный Бань, и скорбные морщинки-трещинки разбежались во все стороны по его бесстрастному, словно лакированному лицу. – Где мне, ничтожному иноку, предугадать волю Девяти небес, если Владыка Преисподней, князь Яньло, соберется продлить или укоротить чье-то существование? Однако что смогу, на что хватит жалких силенок глупого монаха – то сделаю…
И хватка на его плече разжалась.
Чжоу-ван прекрасно знал, кто стоит за спиной «ничтожного инока». К каждому из цинь-ванов, то есть кровнородственных, и к каждому из цзюнь-ванов, то есть областных, было приставлено по такому же кроткому монаху, прошедшему полную подготовку в знаменитом монастыре близ горы Суншань – якобы из высших соображений. И принцу Чжоу не надо было объяснять, кто диктует императору Юн Лэ эти самые высшие соображения – о, кому не известен преподобный Чжан Во, формально ведающий сношениями с отдаленными провинциями и сопредельными государствами?!
Один из главенствующих иерархов Шаолиньской обители, преподобный Чжан, не первый год серой тенью стоял за спиной Сына Неба. Круг доверенных людей тишайшего служителя Будды был настолько широк, что края его терялись в туманной дымке неопределенности, и настолько скрытен, что та же дымка надежно прятала его от любопытствующих; одно знали – монахи-воины начальника тайной службы есть везде, от Хэнаня до Фучжоу, от Страны Утренней Свежести до территорий вьетов и неблизкого острова Рюкю. Ведь именно по рекомендации преподобного Чжан Во император провел небывалую чистку среди чиновников, подписал указ «О Великих морских плаваниях» и пожаловал шаолиньскому монастырю обширнейшие земельные угодья.
Будь ты хоть трижды ваном – стоит трижды задуматься, прежде чем хватать кого-либо из треклятых монахов-соглядатаев за плечи!
Тем паче что один бритоголовый из монастыря близ горы Суншань стоит отряда телохранителей.
Или отряда наемных убийц.
…Принц Чжоу плюнул и пошел прочь. Он твердо знал: уж что-что, а расследование этого странного покушения он не поручит преподобному Баню, как бы тот ни упорствовал. Если хочет – пусть копает сам, тайно, не имея официального распоряжения. А вот кто из судей в Нинго достоин заняться этим делом… нет, не сегодня.
Сегодня день и без того напрочь испорчен.
И наложницу Сюань надо будет на этой же неделе отослать к родителям.
Вид бесчувственной, залитой кровью Сюаньнюй Беспорочной с дохлой собачкой на груди навсегда отвратил сердце владыки от любимой наложницы.
А труп Восьмой Тетушки уже волокли во двор местной канцелярии…
2
…Чиновник долго и цветисто рассыпался в любезностях, всячески превознося честность и неподкупность высокоуважаемого сянъигуна,[4] вспоминая его многочисленные заслуги одну за другой, и все никак не переходил к главному: зачем он, придворный распорядитель сиятельного Чжоу-вана, ни свет ни заря явился к судье Бао?
Впрочем, судья Бао и без объяснений догадывался о причине столь удивительного визита; более того – он знал это наверняка. Потому что склонный к вычурности слога и привычный к лести чиновник-распорядитель на сей раз отнюдь не преувеличивал заслуги высокоуважаемого сянъигуна по части раскрытия многих запутанных дел. И сопоставить более чем странное происшествие, не далее как вчера имевшее место на центральной улице Нинго, с явлением придворного распорядителя принца Чжоу, для выездного следователя[5] Бао не составило особого труда.
Что же касается честности, то и здесь достойный распорядитель не погрешил против истины. Ибо нингоусцы за глаза давно уже прозвали достопочтенного судью Бао – Бао Драконова Печать, намекая на его легендарного предшественника и тезку, прославившегося своей неподкупностью лет эдак триста назад.
Все было верно и ясно с самого начала, а потому до невозможности скучно. Судья вежливо кивал, слушая придворного, явно перечитавшего Конфуция, и даже не самого Кун-цзы, а его нынешних толкователей; думал же выездной следователь Бао при этом совсем о другом.
Объявившаяся в Поднебесной новая болезнь, вскоре названная простолюдинами «Безумие Будды», набирала силу, постепенно превращаясь в эпидемию. Судья Бао далеко не в первый раз сталкивался с людьми, потерявшими рассудок в бесконечной веренице собственных перерождений – осознанных неожиданно и неотвратимо, подобно удару молнии! – забывшими, кто они сейчас, разрываемыми изнутри на части проснувшейся памятью о десятках прожитых ими жизней. Такие люди могли прекрасно помнить подробности восстания Ань Лушаня,[6] рассказывать, как они сражались под знаменами Чжугэ Ляна[7] или Сунь У,[8] говорить на никому не известных языках и прозревать будущее, не зная при этом своего теперешнего имени, не помня ни родного дома, ни своих близких.
Бритоголовые монахи с умным видом объясняли, что такие люди прогневали Будду своими назойливыми мольбами, и тот дал им просветление, о котором они просили, но бодрствование истинной сущности оказалось непосильным для их слабого ума, не подготовленного праведным образом жизни и медитациями…
Судья Бао был абсолютно уверен, что монахи-болтуны тоже далеки как от просветления, так и от Будды – ибо разве способен даже самый назойливый человек чем-то прогневать пребывающего в Нирване Будду?
Даосские же маги твердили в один голос, что это шалости кого-то из подручных демонов Владыки Преисподней Яньло…
Подручные демоны интересовали судью Бао в самую последнюю очередь. У него хватало забот и без Преисподней. («Кто бы мне дал в подручные пару демонов?» – с тоской подумал судья, наливая себе красного чая из давно остывшего чайничка.) Недавно «Безумие Будды» добралось и до семьи самого следователя Бао. Его молодой племянник Чжун сошел с ума буквально за неделю, перестал узнавать родных и все рвался из дома в Лоян, где его якобы ждала семья; или принимался часами декламировать стихи, причем скверные, чего за прежним Чжуном никогда не водилось; или… Несколько перерождений спорили между собой внутри несчастного юноши, подобно лавине в горах погребая под собой его нынешнюю личность, и Бао не знал, чем помочь любимому племяннику. Бессильны оказались и городской лекарь, и заходивший в дом судьи бродячий монах с его трещотками и гонгом. Только всегда мрачный и неразговорчивый даос Лань Даосин по прозвищу Железная Шапка сумел на некоторое время вернуть рассудок юноше. Но к вечеру «Безумие Будды» овладело Чжуном с новой силой – даже даосскому чародею оказалось не по плечу долго противостоять болезни.
Судья знал, что одержимые «Безумием Будды» не живут больше месяца, и потому был хмур