— Ну да, ну да…
— А я еще вот что вам скажу, почтеннейшие… Женщина со стуком поставила пустой кубок обратно на стол, и мальчик заметил: глаза матери лихорадочно блестят — то ли от слез, то ли от выпитого. Она уселась в стоявшее рядом высокое кресло, застеленное овечьим руном, притянула сына к себе, обняла.
— Вот ты, малыш, наверное, и не помнишь-то дедушку, — тихо проговорила Антиклея, обращаясь к сыну, но говоря это скорее для самой себя. — А ведь он приезжал к нам… к тебе приезжал…
— Когда? — искренне изумился Одиссей. Вот тебе и раз! Дедушка, оказывается, приезжал, а ему никто даже не сказал! Вечно все скрывают…
— Конечно, ты не помнишь, — казалось, мать его не слушает. — Тебе тогда и года еще не было. А дедушка совсем больной был… ходить почти не мог, его в дом на носилках втаскивали… а все-таки приехал! На руки тебя взял, на колени к себе посадил… И имя твое он тебе дал, дедушка Автолик…
— И лук! — не удержался мальчишка. — Дедушка, он добрый! он самый добрый!
Мать ничего не ответила. Только прижала сына покрепче к себе и долго не отпускала. Потом, словно вспомнив о чем-то, вновь потянулась к кубку.
Понятливый раб-виночерпий мигом оказался рядом, плеснул до краев.
— А может, дедушка еще приедет? — с надеждой спросил мальчик. Подумалось: и мама бы тогда вино пить перестала.
— Нет… не приедет. Он умер, — матери стоило немалого труда произнести эти слова, но она все же нашла в себе силы. Антиклея, дочь Автолика, вообще слыла меж людьми сильной женщиной, но сегодня был особый случай: не каждый день умирает твой отец! И хвала богам, что не каждый…
— Ну и что?! — стоял на своем маленький Одиссей, не понимая, что делает маме больно. — Я с Ментором играл! а дядька-зануда со своим кенотафером… А Эвриклея сказала, что кенотафер — это для мертвых. Так, может, и дедушка…
— Замолчи! — Женщина едва сдержалась, чтобы не ударить ребенка за кощунственные слова. Но вовремя опомнилась. Поднимать руку на собственного сына, да еще скорбного умом? Неужели у него все началось опять?!
— Боги, за что караете?!
Женщина отвернулась и, уже не сдерживаясь, зарыдала. «Ну конечно, — подумал мальчик. — Дедушку, наверное, похоронили как полагается. И он попал в Аид. Поэтому он больше не придет. Как же это я сразу не подумал?»
Он сидел, хлюпал носом, смотрел, как меж столами бродят два незнакомых дядьки и одна тетка, которых никто не замечает, не разговаривает с ними, не… И сами дядьки с теткой ничего не едят, не пьют, только время от времени по-собачьи заглядывают людям в глаза; да еще косятся на него, маленького рыжего Одиссея, однако близко не подходят.
Погребальный пир для таких — что мед для мух.
* * *…На следующий вечер, слушая не слышимые ни для кого, кроме него, указания зануды-дядьки, Одиссей построил первый в своей жизни кенотаф. Из камешков. Маленький. Не больше локтя в длину и в две детские ладони высотой. Зануда-дядька требовал построить ему большой, но мальчик заупрямился: «Построю маленький. Или вообще с тобой играть не буду!» — и зануде-дядьке пришлось уступить.
А потом, опять же по беззвучной указке, рыжий сын басилея Лаэрта произнес все, что требовалось, запнувшись всего четыре раза; и трижды назвал покойного по имени.
Больше зануда-дядька не появлялся, бросив докучать мальчику.
А на другой день я впервые увидел Старика. Или тот появился еще на пиру, но я тогда просто не обратил на него внимания?..
АНТИСТРОФА-I
МОЙ ОСТРОВ — МОЯ КРЕПОСТЬ
…Не спалось.
…Ну ни капельки. Ни в одном глазу.
…вот беда.
Совсем как мне сейчас, но это не смешно, и зеленая зведа уныло болтается над западными утесами…
Маленький Одиссей ворочался на ложе, с завистью поглядывая на маму. Сегодня Антиклея вопреки обыкновению уложила сына с собой — перед сном мама еще немного поплакала, и мальчик на всякий случай сразу притворился спящим. Ему не нравилось, что от мамы пахнет вином и она бормочет «Бедный ты мой, бедный…», имея в виду то ли его самого, то ли покойного дедушку.
Дедушка не бедный. Он подарил маме ларцы с украшениями.
И он, Одиссей, не бедный. У него есть папа, мама, няня Эвриклея и новый замечательный лук. Ну ладно, пусть будет еще и Ментор. Только Ментору надо будет завтра дать по шее…
Дальше началась какая-то неразбериха. Ручные циклопы строили город на песке, Геракл бил плечом в содрогающуюся стену, ныл зануда-дядька, прося отдать ему стада и пастбища в равных долях; на Кораксовом утесе, что близ моря, стоял юноша с золотым луком, расстреливая в упор восходящее солнце — огненно-рыжий юноша, широкоплечий и низкорослый, смутно знакомый, отчего дрожь пробегала по телу, щекочась смешными мурашками; а дядя Алким говорит, что есть сны вещие, а есть лживые, только иногда даже сами сны не знают — какие они?.. и это, наверное, хорошо, говорит дядя Алким…
Сел на ложе.
Рывком, откинув покрывало.
Рядом храпела мама. Чуть-чуть, смешно посвистывая носом. Перебравшись через нее, маленький Одиссей на цыпочках подошел к двери талама, — скоро, скоро его переведут спать к мужчинам, и тогда он всем покажет козью морду! — переступил порог.
На цыпочках ринулся вниз по лестнице.
Мегарон был полон спящими. У покрытых копотью стен вповалку валялись сраженные вином люди; кое-кто из мужчин грузно наваливался боком на полуодетых, а то и вовсе нагих рабынь. Вот дураки дурацкие, подумалось на бегу. Лавируя между телами («К-куда?! Уб-бью!..» — вдруг приподнялся заморский дамат-басилей, дико повел налитыми кровью глазами и повалился обратно), малыш пробрался к выходу, вскоре оказавшись во внутреннем дворе.
Ему строго-настрого запрещали справлять здесь малую нужду.
Но отбежать подальше он попросту не успел.
Луна панцирной бляхой выпятилась в просвет между облаками. Ясное дело, днем этих облаков зови, не дозовешься, а ночью, когда и без них прохладно — ишь, набежали! Ночная птица взахлеб кричала над лесистым Ней-оном, жалуясь на одиночество, и вопли кликуши неслись вдоль изрезанного бухтами побережья Итаки, дальше, дальше… а что там, дальше?
Ничего.
Иногда рыжему сорванцу казалось: дальше действительно нет ничего и никого. Взрослые только обманывают, будто есть. Седой Океан струится вокруг Итаки, ограничивая мир; по вечерам можно видеть, как на горизонте клубятся пряди древней бороды.
…Не завидуйте себе-маленьким. Не надо.
Даже если и есть — чему.
Иначе однажды выясните, что вам некуда возвращаться; и