— Но это ужасно! — потрясенно воскликнул мистер Дэд.
— Вы подтолкнули меня, сэр Элифаз, от дискуссии о делах нашей школы к более фундаментальным вопросам. Вы подняли проблему морального управления миром, проблему, которая угнетает мой мозг с момента моего прибытия сюда, в Сандеринг, хотя действительно, неудача — это осуждение, а успех — солнечный свет Божьего одобрения. Вы верите, что великий Бог звезд, океанов и гор внимательно следит за нашим поведением и реагирует на него. Его чувство правоты то же самое, что и наше; он разделяет общие стремления. И ваше процветание — не что иное, как знак вашей гармонии с этим верховным Богом.
— Я бы не стал заходить так далеко, — вмешался мистер Дэд. — Нет. Не столь высокомерно.
— А мои неудачи демонстрируют его неодобрение. Хорошо, я поверил в это; я поверил, что правота совести директора школы должна быть тем же самым, что и правота судьбы, я так же подпал под успокаивающее воздействие теории процветания; но сокрушительные события, которые со мной приключились и привели, согласно вашим утверждениям, к погибели всех результатов и самого значения моей жизни, поставили передо мной фундаментальный вопрос: имеет ли этот порядок Великой Вселенной, этот Бог звезд, какое-нибудь отношение к проблемам нашей совести и интересуют ли его усилия человека поступать правильно? Этот вопрос взывает ко мне из глубины веков. Поскольку я всегда считал себя христианином…
— Ну, и я, надеюсь, тоже, — заметил мистер Дэд, — принимая во внимание время основания школы.
— И поскольку я принимаю это, вера выражается для меня в том, что Бог присутствует в наших сердцах, един с вселенским Отцом и одновременно с его возлюбленным сыном, порожден от его всеохватывающего отцовства и распят лишь ради того, чтобы победить. Он вошел в наши ничтожные жизни, чтобы возвысить их в конце концов до Себя. Но веровать — это значит верить в значительность и непрерывность всех усилий человечества. Жизнь человека должна быть подобна бесконечному распространению пламени. Если добро и зло безразлично уничтожают друг друга, если здесь царит бесцельное и бесплодное страдание, если оно не открывает надежды на вечную жизнь вследствие всех наших добрых поступков, то, значит, нет смысла в такой религии, как христианство. И это всего лишь суеверие, поддерживаемое священниками и их жертвоприношениями. Я читал о таких вещах, которых никогда не было в действительности. И тусклый свет нашей веры горит на ветру во мраке, который не увидит рассвета.
— Нет, — сказал сэр Элифаз. — Нет. Если Бог присутствует в вашем труде, мы не сможем разрушить его.
— Но вы делаете для этого все возможное, — заметил мистер Хас, — и теперь я не уверен, что вы потерпите неудачу. Одно время я готов был поручиться, что вам это не под силу, но теперь у меня нет такой уверенности… Я просидел здесь несколько безотрадных ужасных дней и пролежал без сна столько же бесконечных ночей; я успел подумать о многих вещах, которые люди в дни своего процветания предпочитают выбрасывать из головы, и теперь я больше не уверен в доброте мира без нас или в запланированности Судьбы. Хотя я знаю, что только в глубине наших сердец мигает огонек Божьего света — и мигает ненадежно. И если мы представляли Бога в чем-то похожим на нас, но правящим Вселенной, то на самом деле, может быть, нет ничего, кроме черной пустоты и холода, худшего, чем сама жестокость?
Мистер Дэд собрался прервать его, но удержался ценой большого усилия.
— В творениях пиетистов общим местом является утверждение, что естественная природа вещей совершенна и что весь живущий мир, если бы не грешная суть человека, был бы совершенен, — продолжал мистер Хас. — Как вы помните, сэр Элифаз, Пэйли в своих «Доказательствах христианства», над которыми мы оба страдали, провозглашает, что наша Земля демонстративно создана для счастья чувствующих существ, поселенных на ней. Но я предлагаю вам на минуту бесстрастно задуматься, не является ли жизнь на всех ее стадиях, включая и человека, системой неудобств и попросту убожеством?..
8
— Может быть, мы выберемся на минуту из всех этих наших глубин? — взорвался мистер Дэд. — К чему во всем этом копаться?.. Какая нам от этого польза? Поможет ли это нам хоть в малейшей степени? Зачем нам влезать в такие вещи? Почему мы не можем быть скромнее и не оставим эти глубокие вопросы тем, кто занимаются ими профессионально? Мы не ориентируемся в таких проблемах. Да нам и не до того. Вот, к примеру, вы и мистер Фар, оба вы, так сказать, профессиональные наставники и все свое время проводите в школе; вот сэр Элифаз, день и ночь старающийся создать простые, дешевые и удобные дома для людей, которые, увидев его случайно, и спасибо-то ему не скажут; а взять меня — я просто перегруженный работой инженер, да еще при моих неукомплектованных штатах, не говоря об ужасных, просто невозможных запросах, которые рабочие выдвигают, так что просто не знаешь, на каком свете находишься и чего в следующий раз они с тебя потребуют. И вот посреди этой неразберихи мы затеваем перепалку по поводу Божьей доброты! Мы же все так заняты, мистер Хас! Что мы можем знать о мире, являющемся системой неудобств и всего этакого? К чему мы тут приходим? В чем здесь практическая ценность? Слова! Все это — слова и уход от прямого и определенного вопроса, который мы пришли обсудить, принять решение и действовать согласно с ним. Такая беседа, должен признать, доставляет мне неудобства. Дайте мне Библию и ту простую религию, которой я обучался на коленях моей матери. Этого для меня вполне достаточно. Разве мы не можем попросту верить и оставить все эти вопросы в покое? Что такое люди на самом деле? Черви. Всего лишь черви. Что ж, тогда давайте сделаем все, что в наших силах, находясь в том жизненном статусе, в который нас заблагорассудилось призвать Господу. Вот что я скажу, — заявил мистер Дэд. Он откинул голову назад, резко откашлялся, поправил галстук и решительно кивнул мистеру Фару. — Коммерческое и техническое обучение, — добавил он в манере разъяснительной сноски. — Вот это нас устраивает.
9
Мистер Хас некоторое время смотрел на мистера Дэда отсутствующим взглядом,