наконец, на угасание. Есть ли хоть одно здоровое живое существо в мире? Я спрашиваю вас. Когда я блуждал в тот день, я разглядывал деревья так, как не смотрел на них никогда раньше. Среди них я не заметил ни одного, у которого не было бы сломанных или подгнивших ветвей или многочисленных обрубков утраченных сучьев, от которых гниение распространялось в сторону главного ствола; в каждой развилке виднелись темные пятна порчи, кора была неровная, скрученная, с наростами грибов, выдающих проникновение болезненного мицелия. Листья, испещренные бородавками и пятнами, изгрызаны и проедены мириадами врагов. Я заметил также, что дерн под моими ногами затоптан, опален и истерт; растянутые на увядающем осеннем подросте паутинные сети сотен пауков подстерегали разнообразных насекомых; живые изгороди являли собой замедленную схватку протискивающихся и удушающих друг друга растений, и каждое из них в отдельности было в той или иной степени искалеченным и зачахшим. Большинство этих растений были вооружены, как убийцы, огромными шипами или жалящими волосками, на многих созревали ядовитые ягоды. И в этом была реальность жизни — не случайное состояние вещей, а демонстрация их всегдашнего порядка. Я был слеп, а теперь прозрел. Чем оказались эти рощи и заросли, тем же был и весь мир…

В книге, которую я случайно обнаружил в этих комнатах, я прочитал о джунглях Индии, представляющихся многим людям гигантским изобилием замечательной и роскошной растительности. Но большую часть года это — жаркое и колючее скопление коричневых, мертвых и рассыпающихся в прах останков. Только когда в облаках пара приходят ливни, буквально за мгновения возникает стремительное сплетение борющихся друг с другом побегов зелени, сталкивающихся, теснящихся, раздираемых и пожираемых множеством зверей и ужасающим разнообразием насекомых, которых жаркая влажность вызвала к жизни. Затем под сухим дыханием уничтожающего горячего ветра все это изобилие утрачивает свежесть и увядает, все плоды созревают и опадают, и джунгли снова впадают в гнетущую жару и печальное брожение. И на самом деле повсюду сезон роста представляет собой дикую схватку за существование, а остальная часть года — усложненное массовое убийство. Даже в нашем британском климате неясно, как лето выдерживает щедрые обещания весны. В нашей весне, без сомнения, присутствует надежда — распускаются бутоны, гнездятся и поют птицы, заметна определенная чистота воздуха и явление первичных и относительно невинных вещей; но вскоре за этой свежестью следуют сельскохозяйственные вредители и паразиты, твари, эти фавориты разорения и боли, апатии и лихорадки, которые жалят и все портят…

Вы можете сказать, что я слишком подробно останавливаюсь на ущербной жизни растений, которые не чувствуют, насекомых и других мелких созданий, которые могут чувствовать совсем по-другому, чем мы; но в действительности их угнетенность и несовершенство составляют общую структуру жизни. Даже те, кто живут, живут лишь наполовину. Вы можете возразить, что по крайней мере некоторые, очень немногие животные вносят определенное удовольствие и достоинство в этот мир. Но посмотрите на жизнь травоядных; они все являются объектами охоты; страх — обычное состояние их сознания; даже огромный индийский буйвол обращается в бегство, поддавшись панике. Когда они не в апатии, то кажутся сердитыми, озлобленными на жизнь; их сезонные сексуальные вспышки очевидно являются жестоким мучением для них, поводом для свирепого рева, взаимного преследования и отчаянных схваток. Такие животные, как носорог или буйвол, почти всегда находятся в ярости, они впадают в безумие без особой на то причины, так же, как и многие слоны, обнаруживая нечто вроде органической неприязни к другим живым существам…

Но если мы обратимся к крупным хищникам, которых можно считать хозяевами мира джунглей, то их судьба не покажется нам ни на йоту более счастливой. Тигр ведет жизнь, полную страха; обрывок грязной тряпки может заставить его свернуть с пути. Большую часть его бодрствования занимает голодное рыскание; когда ему удается убить, он алчно насыщается, он ест, пока не почувствует неудобство. После этого он залегает в тростнике или кустарнике, обозленный и не склонный сдвинуться с места. Охотникам приходится выгонять его оттуда, и он медлительно выходит, не желая умирать. Его когтистые лапы до странности чувствительны; всего несколько миль каменистой тропы заставляют их кровоточить, в них набиваются колючки. Его пасть настолько нечиста, что укус его может оказаться отравленным…

Весь тот день я боролся с убеждением, что наивысшее счастье в жизни любого животного в лучшем случае подобно мимолетной улыбке, мелькнувшей на мрачном и жестоком лице. Я попытался вспомнить каких-нибудь комичных и довольных с виду существ…

Но это только напомнило мне о недавнем ужасе.

Вы, наверное, видели рисунки и фотографии, изображающие пингвинов. Они, очевидно, произвели на вас определенное впечатление, которое я попытаюсь выразить. В их внешности есть какая-то забавная и веселая тяжеловесность, олдерменское довольство. Но у меня теперь одна только мысль о пингвине вызывает картину страдания. Я расскажу вам почему… Один из бывших учеников зашел ко мне примерно год назад, возвратившись из южной полярной экспедиции; он рассказал мне правду об этих птицах. Их жизнь, как сказал он — он говорил конкретно о королевских пингвинах, — превращена в мучение чрезмерно развитым инстинктом продолжения рода, инстинктом, разделяемым обоими полами и являющимся необходимым условием выживания на густонаселенных птичьих базарах этого замороженного континента. Этот инстинкт делает их жизнь сплошной мукой. Много яиц разбиваются по самым разным причинам, исключительно высока и смертность среди птенцов; они проваливаются в трещины, замерзают насмерть и тому подобное, три четверти ежегодного выводка погибает, и, если бы не этот исключительный инстинкт, вид полностью бы вымер. Поэтому каждая из птиц охвачена беспокойством и стремлением высидеть и защитить птенца. Но одна пара производит не более одного яйца в год; яйца разбиваются, скатываются в воду, их всегда не хватает, и каждый пингвин, обладающий яйцом, вынужден его ревностно охранять, а каждый, у кого яйца нет, старается украсть или захватить его. Некоторые в расстройстве начинают высиживать обкатанные камни или куски льда, а счастливые обладатели яиц целыми днями сидят, не покидая гнезда, вопреки терзающему их мучительному антарктическому голоду. Покинуть гнездо хоть на минуту — значит, ввести в искушение грабителя, а силу эмоций, возникающих при этом, демонстрирует тот факт, что они вступают в смертельную схватку над похищенным яйцом. Вы понимаете, что эти с виду комичные птицы на самом деле несчастные существа с затемненным сознанием, вечно озабоченные и напрягающиеся до предела своих сил. Вот какова их повседневная жизнь…

Но королевские пингвины уже близки к концу своей истории. Позвольте рассказать вам, как эта история заканчивается. Позвольте рассказать, что происходит сейчас в мирных южнополярных морях. Моего бывшего ученика очень расстроил расширяющийся там хищнический промысел…