В убогом номере пансиона в Сандеринг-он-Си, на неудобном кресле, крытом скользким черным конским волосом, сидел больной человек и тупо смотрел в окно. В этот гнетущий, жаркий день воздух под свинцовым небом был почти недвижим. Издали доносились глухие тяжелые удары артиллерийского учения в Шорхэмстоу. По всей комнате в огромном множестве ползали и прерывисто жужжали мухи, а неподалеку то и дело тявкала какая-то дворняжка, выражая свое неудовольствие тем, что ее посадили на цепь. Окно выходило на свободный участок под застройку — пустырь, обнесенный забором из труб и колючей проволоки, покрытый выгоревшей травой и всяким ржавым хламом. Между ветхой доской для объявлений какой-то довоенной строительной компании и длинной верандой дома отдыха для выздоравливающих, где можно было различить палубные шезлонги и в них две унылых фигуры раненых в синих пижамах, проглядывал клочок моря; однако находился этот клочок за широкой полосой ила, над которой дрожал терзаемый жарой воздух — молчаливый гнев небес, опустившихся вниз, чтобы встретиться на строго законспирированной линии с воровски прячущимся вдали пустынным морем.

Человек в кресле прихлопнул рукой надоедливое насекомое и произнес:

— Ах ты, проклятая тварь! И зачем только Бог создал этих мух?

После долгой паузы он глубоко вздохнул и повторил:

— Зачем?

Он сделал судорожную попытку усесться поудобнее, но в конце концов опять застыл в позе подавленной задумчивости.

Когда в комнату вошла домохозяйка, чтобы накрыть стол для ленча, он лишь едва заметной дрожью показал, что слышит, как шуршит ее платье при резких перемещениях. Она явно разгорячилась возле плиты, и вместе с нею в комнату вплыл запах подгоревшего картофеля. Это была худая маленькая женщина с весьма обидчивым характером, на ее остром красном носу сердито сверкали очки; расстилая узорчатое полотно в серо-белых ромбах и со стуком раскладывая по местам ножи и вилки, она мрачно поглядывала на него, словно его невнимание ее оскорбляло. Пару раз она собиралась заговорить и не решалась, однако все же не смогла дольше выдерживать его безразличное молчание.

— Все еще плохо себя чувствуем, мистер Хас? — спросила она тоном человека, который прекрасно знает, каков будет ответ.

При звуке ее голоса он вздрогнул и как бы с усилием отреагировал на ее присутствие:

— Простите, миссис Крумм?

Хозяйка раздраженно повторила:

— Я только хотела узнать, по-прежнему ли вы чувствуете себя неважно, мистер Хас.

Отвечая, он не удостоил ее прямого взгляда, а лишь краешком глаза покосился в ее сторону.

— Да, — сказал он. — Да, это так, боюсь, что я нездоров.

Она неприязненно фыркнула в знак согласия, и это заставило его повернуть голову.

— Но заметьте, миссис Крумм, я не хочу, чтобы миссис Хас беспокоилась по этому поводу. С нее довольно этих беспокойств именно сейчас.

— Беда не приходит одна, — спокойно сказала миссис Крумм, наклоняясь через стол, чтобы смахнуть со скатерти на пол маленькую крупицу соли.

Она не собиралась делать никаких поспешных обещаний относительно миссис Хас.

— Нам приходится переносить все, что нежданно наваливается на нас, — промолвила миссис Крумм. — Мы должны находить стойкость там, где ее следует искать. — Она выпрямилась и посмотрела на него с задумчивой недоброжелательностью. — Очень возможно, что все, в чем вы нуждаетесь, — это тонизирующее средство определенного сорта. Мне кажется, вы просто распустились. Меня бы это не удивило.

Больной без восторга отнесся к ее предположению. А миссис Крумм продолжала:

— Если бы вы заглянули на угол к молодому доктору — его зовут. Баррак, — весьма возможно, он признал бы вашу правоту. Все говорят, что он очень умен. Но ни я, ни мистер Крумм не слишком доверяем докторам. И не нуждаемся в них. Но вы-то стоите на другой позиции.

Человек, сидящий в кресле, уже дважды побывал на углу у молодого доктора, но сейчас он не собирался обсуждать с миссис Крумм результаты своего визита.

— Мне надо подумать, — сказал он уклончиво.

— В конце концов это нехорошо не только для вас, но и для окружающих — заболеть неизвестно чем и остаться без надлежащего врачебного надзора. Сидеть здесь и ничего не предпринимать. Особенно в наемном жилище и в такое время года. Это, я сказала бы, не слишком тактично.

— Совершенно верно, — подтвердил мистер Хас слабым голосом.

— Здесь есть соответствующим образом оборудованные пансионаты и госпитали.

Больной человек кивнул головой, признавая ее правоту.

— Если события пресекать в корне, они пресекаются в корне, в противном случае они нарастают и создают неприятности.

И это тоже в точности соответствовало тому, что думал ее слушатель.

Миссис Крумм нырнула в погребец длинного буфета и, выхватив оттуда бутылку виски, бутылку лимонного сока и сифон с содовой, расставила их на столе. Окинув дело своих рук критическим взглядом, она прошептала:

— Графинчик, — и исчезла из комнаты, позволив двери после мучительного скрипа закрыться за нею под действием собственной тяжести…

Больной поднял руку ко лбу и обнаружил выступивший пот. Рука его отчаянно дрожала.

— Боже мой! — прошептал он.

Имя этого человека было Иов Хас. Его отца тоже звали Иов, и так далее, поколение за поколением по семейной традиции старшего сына в семье называли Иовом. Четыре недели назад его можно было считать явно преуспевающим и даже достойным зависти человеком, но теперь на него обрушилась неожиданная волна бедствий.

Он был директором Возрожденной школы Гильдии Бумагоделателей лондонского Сити — большой современной частной школы в Уолдингстентоне, в графстве Норфолк. Посвятив себя всего без остатка учреждению этой школы, он приобрел в обществе высокую репутацию, как самоотверженностью, так и другими личными качествами. Он стал первым английским педагогом, сумевшим освободить современное образование от трудностей, возникающих на низших его стадиях с изучением классических предметов; это была единственная школа в Англии, в