Я сам находил эти крики весьма раздражительными, а по мере того, как приближалось послеобеденное время, они увеличились в интенсивности и глубине. Сначала они были для меня только мучительны, но их постоянное повторение, в конце концов, совершенно расстроило меня. Я бросил в сторону перевод Горация, который пробовал читать, и, сжав кулаки и кусая губы, стал шагать по комнате из угла в угол.
Вскоре я заткнул уши пальцами. Жалобный тон этих завываний мало-помалу пронизывал меня насквозь, и, наконец, в них стало выражаться столь жестокое страдание, что я не мог дольше оставаться запертым в своей комнате. Я переступил порог и пошел под палящим зноем полуденного солнца. Проходя мимо главного входа, я заметил, что он снова был заперт.
На вольном воздухе крики звучали еще сильнее; в них как-будто выражались страдания всего мира, слившиеся в один голос. Однако, мне кажется, — об этом я давно думал, — что, если бы точно такое же страдание испытывалось кем-нибудь вблизи меня, но не выражалось бы никакими звуками, я отнесся бы к нему довольно хладнокровно. Жалость охватывает нас, главным образом, тогда, когда страдания проявляются голосом, терзающим наши нервы. Не смотря на блеск солнца и зелень деревьев, колеблемых свежим морским ветерком, все вокруг меня возбуждало во мне только смятение, и пока я находился в сфере криков, черные и красные призраки носились перед моими глазами.
V.В лесу
Я пробирался сквозь кустарники, покрывавшие склон позади дома, нисколько не заботясь знать, куда иду. Кругом меня росли густые и тенистые деревья с прямыми стволами и вскоре, через некоторый промежуток времени, я очутился на другом откосе, спускающемся к ручейку, который тек по узкой долине. Я остановился и прислушался. Расстояние ли, пройденное мною, или масса кустарников ослабили все звуки, которые могли исходить из-за ограды. В воздухе было тихо. Вдруг с легким шумом появился кролик и скрылся за холмом. Я уселся в тени на берегу. Место было восхитительное. Ручеек скрывался среди роскошной растительности, покрывавшей оба его берега, за исключением одного места, где мне можно было видеть отражение ее в сверкающей воде. С другой стороны, сквозь голубоватый туман я заметил деревья и лианы причудливых очертаний, а над ними высилось яркое голубое небо. Здесь и там пятна белого и алого цвета обнаруживали пучки цветков ползучих растений. С минуту мои глаза блуждали по этому пейзажу, затем мысли снова возвратились к удивительным особенностям слуги Монгомери. Однако, под палящим зноем невозможно было долго размышлять, и вскоре мною овладело какое-то оцепенение, нечто среднее между дремотой и бдением. Неожиданно я был пробужден, не знаю, через сколько времени, каким-то шумом среди зелени противоположной стороны ручья. Некоторое время мне не было видно ничего, кроме колеблющихся вершин папоротников и камышей.
Вдруг на берегу ручья появилось существо, и с первого мгновения я не мог разобрать, что это такое было. Какая-то голова наклонилась к воде и начала пить. Тогда мне стало видно, что это человек, ходивший на четырех лапах, подобно четвероногому животному.
Он был одет в одежду голубоватого цвета. Его кожа имела медно-красный оттенок, на голове росли черные волосы. Казалось, что изумительное безобразие являлось неизменной характеристикой всех жителей этого острова. Я слышал шум, производимый им от вбирания воды.
Я наклонился вперед, чтобы лучше его рассмотреть, кусок лавы откололся под его лапы и с шумом покатился вниз по склону. Существо испуганно подняло голову и встретило мой взгляд.
Вслед затем оно встало на ноги и, не спуская с меня глаз, принялось неуклюже вытирать рот. Его ноги были почти в два раза короче туловища. Может быть, в течение целой минуты мы оставались в таком положении, оба в смущении созерцая друг друга.
Потом он скрылся среди кустов, придерживаясь направления право и один или два раза останавливаясь, чтобы оглянуться назад; я слышал мало-помалу затихающий в отдалении треск сучьев. Долго еще, после его исчезновения, продолжал я стоять, устремив глаза по тому направлению, по которому он убежал. Но спокойная беспечность уже не возвращалась ко мне.
Какой-то шум позади заставил меня задрожать и при быстром повороте передо мной мелькнул белый хвост кролика, исчезавшего за вершиной холма.
Появление уродливого создания, наполовину зверя, неожиданно взволновало мое воображение и нарушило тишину полуденного времени. С беспокойством я оглядывался вокруг себя, сожалея о том, что лишен оружия. Потом мне пришла в голову мысль, что этот человек был одет в голубую бумажную ткань, тогда как дикарь был бы нагим. Кроме того, я старался себя убедить, что он, по всей вероятности, мирного характера, и что его мрачный и дикий вид еще ни о чем не свидетельствует. Однако, появление такого существа сильно меня беспокоило.
Я двинулся вперед и направился в левую сторону вдоль холма, и, внимательно озираясь вокруг, пробирался среди прямых стволов деревьев.
Почему человек шел на четырех лапах и лакал воду из ручья? — не выходило у меня из головы. Вскоре послышались новые стоны и, думая, что эти стоны принадлежат пуме, я повернул прямо в противоположную сторону.
Это привело меня снова к ручью, пройдя который, я продолжал пробивать себе дорогу сквозь кустарник, росший на противоположном берегу.
Громадное пятно на земле, алого цвета неожиданно привлекло мое внимание, и, приблизившись к нему, я убедился, что это была мясистая грибовидная опухоль с шероховатыми ветвями, нечто в роде листьевидного лишая, однако, превращающаяся, при прикосновении, в особого рода клейкое вещество. Далее, в тени нескольких гигантских папоротников, мне бросился в глаза неприятный предмет: еще неостывший труп кролика с оторванной головой и усеянный блестящими мухами. В остолбенении остановился я при виде лужи крови. Итак, остров был уже лишен одного из прибывших на него. Кругом не было заметно никаких других следов жестокости. Казалось, что животное было неожиданно схвачено и растерзано; разглядывая трупик, я задавал себе вопрос, каким образом произошло дело. Неопределенный страх, мало-помалу, окончательно овладел мною, от него я не мог отделаться уже с того времени, как видел существо, утолявшее жажду в ручье, с лицом, имеющим столь мало общего с человеческим. Безрассудство предпринятой мною экспедиции среди незнакомых островитян становилось все более и более очевидным. Окружающий меня лес совершенно преобразовывался в моем воображении. Каждая тень являлась более, чем тенью; казалось, за ней скрывались какия-то козни; каждый шум отождествлял собой угрозу; мне представлялось, что незримые существа следят за мною.
Я решил вернуться в ограду. Сделав внезапно полуоборот, я с возможной быстротой пустился в путь