Казалось, поезд еле-еле тащится, иногда останавливаясь в такой глуши, где ничего не могло быть. Мальчик смотрел в окно, стараясь разглядеть домик или сарай рядом с путями. По лесу были разбросаны маленькие озёрца, и поезд то и дело останавливался у пристаней, рядом с которыми ждали пассажиров одна-две лодки.
Мальчик проснулся от голода и съел второе яйцо и остатки сэндвича. Ему снова нужно было в туалет, и на этот раз он решил свою проблему, встав на сиденье унитаза, а не садясь на него, чем остался очень горд.
Он вернулся на своё сиденье и продолжил смотреть на проносящиеся мимо деревья. Увидел нескольких оленей, пасущихся у путей, серую лису и лохматую дикую собаку, больше кроликов, чем мог сосчитать, а когда поезд пересекал небольшой ручей – чёрного медведя. Поезд ехал медленно и не особо беспокоил медведя, который встал на задние лапы и смотрел ему вслед. Мальчику показалось, что медведь посмотрел на него, прямо ему в глаза – наверное, просто показалось – и в этот момент он выглядел так естественно и так был похож на человека, что мальчику стало интересно, есть ли у него имя. И если есть, то какое.
«Карл», – решил он. Медведя звали Карл, потому что своими круглыми плечами и карими глазами он напоминал мальчику мужчину, который жил в соседней квартире в Чикаго. От него всегда пахло виски, но он всегда был добр к мальчику, даже когда тот случайно опрокинул его бутылку молока, стоявшую у двери[5], когда бегал по коридору.
Карл. И поскольку он – сосед – был добр к мальчику, хотя его дыхание и пахло виски, он решил, что медведь по имени Карл, наверное, тоже добрый. И тогда ему начал нравиться лес, в котором жил медведь Карл. Почему-то, увидев медведя, мальчик смог яснее разглядеть всё остальное. Он видел не просто лес, а деревья, траву, озёра и кувшинки. И хотя он просто ехал в поезде и смотрел, как всё это проносится мимо, он стал частью леса. Точнее, лес стал его частью, вырос у него внутри.
Он хотел быть там. Он был знаком с лесом только по картинкам в книжках про волшебные земли, где маленькие народцы жили под грибами. И всё же он верил – нет, знал, – что его место было там. Потому что он видел не просто лес, но каждое дерево, хотел коснуться каждого листа и каждой иголки, пройтись босиком по траве. Ему было необходимо всё это увидеть-услышать-понюхать-потрогать. Лес – вот где ему хотелось бы жить. От этой мысли он улыбнулся. И хотя он немного скучал по дому, по матери, по конфетам и мужчинам, которые угощали его кока-колой, курицей и сладостями, когда он выступал в своей форме, всё это будто бы растворилось, когда он увидел и узнал деревья, траву и озёра и затосковал по ним.
Он откинулся на сиденье и повернул голову, радостно глядя на проносящиеся мимо окна деревья. Но он так устал от путешествия, что его глаза закрылись, открылись, закрылись окончательно, и он проспал до того момента, как кондуктор подошёл к нему и поднял его картонный чемоданчик.
Мальчик моргнул и выглянул в окно: всё ещё светло, должно быть, вторая половина дня. Кондуктор протянул руку и помог ему встать.
– Твоя станция, – сказал он. – Здесь тебя встретят.
Мальчик ещё не совсем проснулся, но кондуктор взял его за руку и потащил за собой к площадке между вагонами, а затем вниз по гладким металлическим ступенькам, которые были так далеко друг от друга, что сам мальчик по ним спуститься не мог, и наконец на площадку, сделанную из земли и поленьев. На другом конце этой деревянно-земляной платформы, на другой стороне от рельсов стоял маленький домик из грубых сосновых стволов, а на нём висела табличка с ярко-жёлтыми буквами и цифрами: «Лагерь 43».
– Ступай к этому домику, подальше от рельсов, и жди, как хороший мальчик.
Сказав это, кондуктор махнул человеку, высунувшемуся из локомотива, который вёз поезд, и забрался по ступенькам. Зашипели отпущенные тормоза, поезд медленно тронулся и постепенно разгонялся, пока не исчез за плавным поворотом.
Оставив мальчика в одиночестве посреди леса.
Отвернувшись от рельсов к домику, он увидел выбегающую из леса изрезанную колеями дорогу. Маленький, побитый жизнью пикап был припаркован – или брошен – там, где кончался лес.
Рядом никого, и мальчик подумал, что даже живя в городе, где ездили тысячи машин и грузовиков – старых, потому что новых не производили из-за войны, – он никогда не видел такой развалины, а потому решил, что пикап бросили здесь догнивать. Корпус его был разрезан так, чтобы сзади поместилась какая-то деревянная коробка, точно это кузов. В ней лежали старые мешки и во все стороны торчали ржавые железяки. Вместо лобового стекла стояло обычное четырёхкамерное окно, которое держалось на чём-то, что больше всего напоминало бельевую верёвку. В довершение всего этого на узкие колёса с деревянными спицами были намотаны истлевшие резиновые прокладки для крышек.
Машина выглядела так, будто целиком состоит из ржавчины и держится на выцветшей чёрной краске.
Внезапно он почувствовал себя страшно одиноким. Вокруг не было ничего, кроме домика и рельсов, уходящих вдаль. Казалось, ещё немного, и он сядет на свой картонный чемоданчик и заплачет, но тут из кустов, неподалёку от которых и был припаркован грузовичок, поправляя заплатанный комбинезон, вышел пожилой мужчина.
Вторая мировая война прошлась своим сапогом по всем сферам жизни. Из-за жёсткого распределения многие обычные продукты – сахар, мука, мясо, почти все овощи – практически исчезли из продажи. Резину для труб и шин купить было невозможно, бензин – только понемногу, в специальные дни и по талонам.
Но самое главное – почти исчезли молодые мужчины: они либо сражались на фронтах, либо остались там навсегда. Америка же превратилась в страну женщин и стариков, не пригодных к военной службе. Поэтому все привыкли к тому, что везде работают старики: водят такси, собирают мусор, носят лёд (тогда далеко не у всех были холодильники, и многие использовали вместо них коробки со льдом).
Но мальчик никогда не видел настолько старого человека. Согнутого жизнью так, что руки его висели по сторонам, раскачиваясь по-обезьяньи, пока он шёл от кустов к машине. Он не брился, наверное, уже много лет, хотя, может быть, подрезал бороду, которая – мальчик видел издалека – была вся в пятнах от табачного сока.
Старик обильно сплюнул коричневой слюной, наскоро утёр подбородок рукавом и, заметив мальчика, помахал ему рукой, подзывая к