потенциальный покупатель, который взял из стопки один экземпляр и повертел его в руках, как будто пытался оценить значимость книги по весу. Я едва удержался, чтобы не сказать что-нибудь. «Положите обратно, она не стоит внимания». Или: «Весьма рекомендую, это шедевр».

Но я не смог быстро сделать выбор между этими крайностями, поэтому не сказал ничего. Наверное, причина в той высокой стопке возле кассы, которая говорила сама за себя. Ведь все, что высокой стопкой лежит возле кассы, – это шедевр. Или совсем наоборот. А середины нет.

Пока тот покупатель стоял с вашей книгой в руках, я мельком увидел вашу фотографию на задней стороне обложки. Я всегда замечал что-то непристойное во взгляде, которым вы заглядываете в мир. Это взгляд человека, который издевательски медленно раздевается на пляже, где полно людей, – совершенно бесстыдно, потому что ему все равно, что на него смотрят. Вы не смотрите читателю в глаза, вы прежде всего побуждаете его посмотреть на вас – и продолжать смотреть на вас. Это как игра в гляделки, в которой читатель всегда проигрывает.

Впрочем, я еще не спросил, как вам спалось ночью. И что вы сделали с внезапно освободившимся местом в постели. Так и лежали на своей половине или подвинулись поближе к серединке?

Вчера вечером вы включили музыку: компакт-диск, который вы никогда не ставили при жене. Я слышал ваши шаги по всей квартире, – как будто вам хотелось убедиться в том, что вы в самом деле один, – вы повсюду открывали окна, а потом еще и балконные двери. Вы пытались что-то прогнать или изгнать? Может быть, ее запах? Влюбленные прижимают к лицу одежду любимых, когда тех нет рядом. Люди, чья любовь себя изжила, раскрывают окна, словно для того, чтобы проветрить старый костюм, который слишком долго провисел в нафталине, зная при этом, что больше никогда не будут его носить.

Вы стояли на балконе, и мне было слышно, что вы подпеваете. Сам-то я подобной музыкой не увлекаюсь, но понимаю, что человек, которому нравится такая музыка, пишет именно такие книги. Кстати, она звучала чересчур громко, на грани нарушения тишины и покоя в доме. Но я не мелочусь в таких вещах. Не хотелось портить вам первый одинокий вечер.

А почему, собственно, вы тогда не осмелились спуститься ко мне, чтобы сделать замечание по поводу слишком громкой музыки? Почему вы послали жену?

– Мой муж – писатель, – сказала она. – Ему мешает шум.

Я пригласил ее войти, но она сделала лишь несколько шагов и остановилась в прихожей. Я видел, что она чуть подалась вперед, что она попыталась окинуть мою квартиру мимолетным взглядом. А я смотрел на ее лицо, одновременно что-то вдыхая – что-то такое, что не хотелось отпускать.

Через несколько часов, когда я уже собирался лечь спать и проходил через прихожую, этот запах все еще был там. Я долго простоял в темноте, пока не перестал его чувствовать. И во всяком случае я не открывал окна и двери, чтобы изгнать ее запах. Я терпеливо ждал, пока этот аромат сам выберет время, чтобы уйти.

Она и в самом деле уже не та девочка, которая приходила тогда взять у вас интервью для школьной газеты, в тот вечер я мог убедиться в этом воочию. Как же вы сами-то об этом сказали? «Однажды она пришла – с блокнотом под мышкой и целым списком вопросов, которые все еще так и не задала».

Каким был ее первый вопрос, после того как она переступила ваш порог? «Почему вы пишете»? Школьницы чаще всего спрашивают об этом. А что вы ответили? И что вы ответили бы на этот вопрос сейчас?

За столом вы обычно храните молчание. Не то чтобы я мог разобрать слова, если вы действительно беседуете, но голоса без труда проникают через потолок. Я слышу стук приборов по тарелкам, а летом, когда у вас открыты окна, мне даже слышно, как наполняются бокалы.

Пока ваш рот тщательно пережевывает пищу, голова остается в кабинете. Вы не можете рассказать, чем заняты. Жена не поймет, она же, в конце концов, женщина.

Так обычно проходят ваши ужины – в молчании, изредка нарушаемом вопросами. Я не слышу, что именно она спрашивает, я слышу, что она задает вопросы. Вопросы, на которые вы отвечаете движением головы.

Когда я не слышу ответа, вы делаете движение головой; сама голова в кабинете, говорить она не может, только двигаться.

Позже, когда вы поднимаетесь из-за стола, ваша жена наводит порядок, убирает бокалы и тарелки в посудомоечную машину. Потом она отправляется в комнату, выходящую окнами на улицу, где остается до тех пор, пока не приходит время ложиться спать.

Я все еще не понимаю, как она в одиночестве проводит часы в той комнате. Читает ли она книгу? Смотрит ли телевизор, убавив звук до самого тихого или вовсе выключив?

Часто я представляю себе, что она там просто сидит – женщина в кресле; жизнь, проходящая, как движутся стрелки часов, на которые никто не посмотрит, чтобы узнать время.

А между тем вы заметите, что я поставил музыку. Это точно не ваша музыка. Регулятор громкости на моем музыкальном центре стоит примерно так же, как в тот вечер, когда ваша жена пришла спросить, нельзя ли потише.

Я знаю, что вы в принципе не спуститесь вниз. Вам надо иметь возможность кого-нибудь послать, вы не из тех, кто спускается сам. Поэтому я поворачиваю регулятор еще немножко. И сейчас звук, я думаю, можно охарактеризовать как нарушение тишины и покоя в доме.

У меня нет никакого разработанного плана. Но так или иначе, а мне жаль, что такая красивая и молодая женщина засиживается в вашем обществе, что она в вашем обществе увядает.

Теперь я все-таки слышу звонок, вы оказались шустрее, чем я думал.

– Вы не могли бы сделать музыку потише?

Не буду даже пытаться описать ваше лицо, описание лиц я охотно предоставляю вам.

– Конечно, – говорю я.

Закрыв дверь прямо перед вашим лицом – вашим неописанным лицом, – я убавил звук. Потом повернул регулятор громкости обратно. Держу пари, что вы не спуститесь вниз еще раз.

Я угадал.

Завтра вы должны подписывать свои книги в магазине, я видел афишу с объявлением, висящую в витрине. Интересно, очередь будет длинная или нет? Или вообще не будет очереди? Иногда высокие стопки возле кассы не говорят совсем ни о чем. То идет дождь, то погода хорошая.

– Наверное, это из-за погоды, – скажет вам продавщица, если никто не придет.

И все же кто-то придет. Приду я.

Завтра увидимся.

3

Иногда я задаюсь вопросом, как она должна ощущаться, посредственность. Прежде всего я имею в виду, как она должна ощущаться изнутри, самим посредственным субъектом.