Мы были немало удивлены. Нас удивило, что этот человек уязвим, что он может быть больным и изможденным.
Мы еще не знали, что это конец Анатолия П. Двадцать лет – вот и вся его жизнь.
Никто из нас никогда не рассуждал о коварных, смертельных болезнях. Мы мало слышали о туберкулезе и вообще не задумывались, отчего в нынешнее время можно умереть.
Толик допил пиво и пошел домой, в свою квартиру на первом этаже.
Все лето окно его комнаты было распахнуто, и мы могли его видеть. Иногда он сидел на подоконнике, иногда ходил из угла в угол, а бывало, торчал посреди комнаты, как палка. Он умирал. Но мы об этом даже не догадывались. Мы думали, что с ним всего лишь приключилась какая-то напасть, которую он однажды одолеет. Мы все в свое время болели ангиной и вылечились. Мы болели гриппом и поправились. Кто-то болел скарлатиной и сейчас гоняет мяч на футбольном поле. Чем Толик хуже?
Он прожил лето и осень, а в середине зимы умер. Ему не исполнилось и двадцати одного года.
Его вынесли в гробу и поставили гроб на лавку у подъезда. Мы пришли на него взглянуть. И все, кто знали этого человека, подумали, что это кто-то другой.
Мы увидели восковую куклу с таким худым лицом, что казалось, кожа натянута на кости.
Вот и все, что осталось от когда-то злого, безжалостного паренька, держащего в страхе нашу округу.
Еще недавно, летом, он выглядывал в окно и, заметив кого-нибудь из нас, подзывал свистом и посылал в магазин за пивом. Мы ходили. Приносили пиво, табак, семечки. Осенью Толик уже не свистел в окно. И мы думали, что он идет на поправку. Мы ошибались. Мы не знали, что ему уже не до пива и семечек.
Гроб накрыли крышкой, подняли, поставили в бортовую машину и увезли. На кладбище никто из нас не поехал. Поехала только мать Толика и двое неизвестных нам людей.
Бабушки покачали головами и разошлись. Две из них проживали в моем подъезде, на моей лестничной площадке. И одна сказала другой: «Плохой был паренек, злой, дьявольский. Вот дьявол его и прибрал. А как же иначе? Так всегда было и будет. Что посеешь, то и пожнешь. Да!»
* * *Ольга Руза-ва, 1970 года рождения: «На нашей улице в поселке жила одна семья, в которой было три брата и три сестры. Шесть детей. Все темно-русые, кроме одного, Алеши Н., самого красивого из всех. Он был белокурый, блондин. Действительно, очень красивый мальчик. Но очень злой!
С детства он бил кошек и собак, швырял камни в птиц и лягушек в пруду. И всегда затем, чтобы убить. Если птице или лягушке удавалось увернуться, Алеша приходил в ярость. Ему нужно было видеть их смерть. Он топал ногами. Орал на других мальчиков. И когда он злился, то каждый раз плевался. Вот почему? До сих пор непонятно, откуда в нем было столько злости.
Смеялся он всегда злобно и некрасиво. Такой симпатичный – и такой негодяй! Никто ничего не мог с ним поделать.
Его просили, и все без толку, упрашивали – и бесполезно. Грозили, пугали, стыдили, а ему все равно. Он стремился так провести время, чтобы кто-то страдал, мучился, нервничал, чтобы были слезы, крики, потери. Ни красивые облака в небе, ни яркие цветы, ни запахи из фруктового сада его не волновали, как и все остальное, что доставляет радость и удовольствие обычным людям. Это был человек, родившийся причинять вред. Пожалуй, это самое верное определение в отношении Алеши. Вредить он умел лучше всех.
Он любил высмеять и оскорбить. Попасться ему на глаза означало, что сейчас ты услышишь о себе какую-нибудь гадость. Чаще всего это касалось внешнего вида – одежды, обуви, прически или физических особенностей – походки, дефектов речи, формы носа.
Помню, что мой брат, когда ему было четырнадцать лет, носил пальто, доставшееся от двоюродного брата. Обычное серое пальто с темными пуговицами. Разумеется, оно было не новое, но вполне сносное на вид, годное. Но сколько моему братцу пришлось выслушать скверных слов от злобного Алеши! «Что за драный тулуп, дружище? – орал на всю улицу Алеша. – Ты что, сдурел? Где ты это взял? Раскопал могилу, снял с покойника?»
Мой брат Саша не был храбрецом-острословом, мгновенно реагировать не умел. Поэтому он сильно смущался, краснел. Приходил домой, снимал пальто и швырял его в угол. Говорил нашей мамочке, что больше эту вещь не наденет. И мы его убеждали, что дело не в пальто, оно ни при чем. Вещь как вещь, такая же, как у всех. Дело в Алеше, в этом злом, ничтожном человеке. Нужно дать ему отпор… Отпор!
Саша усмехался и мотал головой. Насчет отпора – это можно, вот только кто первый? Алеша не простой паренек с нашей улицы, а жестокий, бешеный, дикий. Решительный. Что ему стоит выхватить нож? Или схватить железный прут? Или палку? И останешься калекой!
Так говорил мой брат, и мы его понимали. Потому что все это было правдой.
Дать отпор Алеше никто не решался, поскольку он действительно мог искалечить. Все помнили случай, когда он набросился с черенком от лопаты на парня старше себя на пять лет. Ему было четырнадцать, а тому, с кем он подрался, девятнадцать. Казалось бы, это не только приличная разница в возрасте, а еще и превосходство в физической силе. Но все вышло не так, как должно было выйти. Все потекло иначе. И это было очень жестоко.
Через три дома от нас жили дядя Коля и тетя Оля С., работники хлебозавода, и вот однажды их сын, которого год назад призвали на службу в армии, приехал в отпуск из воинской части. Лето только началось. Стояли теплые дни. Алеша, как и другие подростки, большую часть времени проводил на улице. В тот день он сидел на заборе, бездельничал, швырял камни в кошек и в птиц, курил. Рядом с ним околачивались его верные приятели, которые, по сути, и приятелями-то не были, а из-за страха покорились ему и всячески прислуживали. И вот на улицу вышел сын дяди Коли и тети Оли С., Михаил. Приехал ночью, на поезде. И его еще никто, кроме родителей, не видел.
Он вышел в военной форме. Ботинки тщательно начищены, на голове фуражка, а на груди блестят значки.
Вероятно, он хотел, чтобы люди на него посмотрели, на то, как он окреп и возмужал, и на все прочее. Ведь он действительно изменился в лучшую сторону.
Михаил увидел Алешу и его приятелей и помахал им рукой. Подошел к ним