цепочка ма­леньких побед и куда больших поражений? И что еще оста­валось делать? Сдаваться?

Сетракян не сдавался никогда.

Задний ум — вот все, чем он сейчас располагал. Задним умом Сетракян был еще крепок. Ах, если бы только он сде­лал это вместо того Если бы только он начинил здание динамитом, узнав, что Владыка будет внутри! Если бы толь­ко Эф позволил ему, Сетракяну, испустить последний вздох, вместо того чтобы спасти в последний критический момент...

Сетракяну стоило лишь подумать об упущенных воз­можностях, как сердце снова ускорило ритм. Мерцающий ритм. Скачущий... Шаткий... Словно в нем сидел нетерпе­ливый ребенок, которому только бегать бы и бегать.

Тук-тук-тук...

Низкий гул стал заглушать биение сердца.

Сетракян хорошо знал, что это такое: прелюдия к заб­вению, к тому, чтобы очнуться в операционной. Если толь­ко в операционных еще продолжалась работа...

Негнущимся пальцем он выудил из коробочки белую таблетку. Нитроглицерин предотвращал приступ стено­кардии — лекарство расслабляло стенки сосудов, которые несли кровь к его сердцу, отчего сосуды расширялись и воз­растал приток кислорода. Это была сублингвальная таблет­ка. Сетракян положил ее под свой сухой язык, чтобы она растворилась.

Сразу же возникло ощущение сладкого покалывания. Через несколько минут гул в сердце утихнет.

Быстродействующая таблетка приободрила Сетракяна. Сомнения, угрызения, плач и скорбение души — все это лишнее, пустой расход мозговой энергии.

Вот он, здесь, пока еще живой. И Манхэттен, который принял и приютил Сетракяна, Манхэттен, растрескиваю­щийся изнутри, взывает к нему.

Прошло уже несколько недель с того момента, как «Бо­инг 777» совершил посадку в аэропорту имени Джона Ф. Кеннеди. С того момента, как явился Владыка и началась эпидемия. Сетракяну все стало ясно наперед, едва лишь до него дошли первые вести о приземлении, — ясно с той чет­костью, с какой иные внутренним чутьем постигают смерть любимого человека, заслышав в неурочный час телефон­ный звонок.

Новость о мертвом самолете охватила весь город. Всего через несколько минут после благополучной посадки в «Боинге» отключились все системы, и лайнер, темный и мрачный, замер на рулежной дорожке. Люди из Центра по контролю и профилактике заболеваний вошли в само­лет в защитных костюмах и обнаружили, что все пассажи­ры и члены экипажа мертвы. Мертвы, за исключением четырех «выживших». Эти выжившие вовсе не были здо­ровы — наоборот, по воле Владыки синдром их заболева­ния лишь усилился. Сам Владыка прятался в гробу, поме­щенном в грузовом отсеке самолета, — монстра доставили через океан благодаря богатству и влиятельности Элдрича Палмера, умирающего человека, который решил воспро­тивиться смерти и вместо нее вкусить вечной жизни, вы­торговав бессмертие за утрату человечеством контроля над собственной планетой. Инкубационный период длил­ся всего день, после чего в мертвых пассажирах активиро­вался вирус, трупы встали с секционных столов и вышли на улицы города, неся с собой вампирскую чуму.

Сетракян понимал, каков истинный размах чумы, но весь остальной мир отвергал чудовищную правду собы­тий. Вскоре после того злосчастного момента еще один самолет выключился сразу после посадки в лондонском аэропорту Хитроу, замерев без признаков жизни на рулеж­ной дорожке по пути к трапу. Самолет «Эр Франс» прибыл в аэропорт Орли уже мертворожденным. То же произо­шло в токийском международном аэропорту Нарита. В мюнхенском международном аэропорту имени Франца Йозефа Штрауса. В известном на весь мир своими мерами безопасности аэропорту имени Бен-Гуриона в Тель-Авиве, где антитеррористическое подразделение спецназа взяло штурмом лишенный света самолет на посадочной полосе, обнаружив лишь, что все 116 пассажиров мертвы или ни на что не реагируют. И тем не менее никто не объявлял тревогу, никто не отдавал срочные приказы обыскать гру­зовые отсеки или уничтожить самолеты на месте. Все про­исходило слишком быстро, и бал правили дезинформация и неверие.

Так оно и шло. Мадрид. Пекин. Варшава. Москва. Бра­зилия. Окленд. Осло. София. Стокгольм. Рейкьявик. Джа­карта. Нью-Дели. Некоторые наиболее воинственные и параноидальные режимы поступили вполне правильно — немедленно объявили в аэропортах карантин и окружили мертвые самолеты войсками. И все же... Сетракян не мог отделаться от подозрения, что эти безжизненные самоле­ты — не столько попытка распространения инфекции, сколько тактическая уловка, дымовая завеса. Только время покажет, прав ли он в своих подозрениях, но, честно гово­ря, этого времени, драгоценного времени, оставалось слишком мало.

Сейчас у изначальных стригоев — вампиров первого по­коления, жертв рейса компании «Реджис эйрлайнс» и их близких — пошла вторая волна созревания. Они начали привыкать к новому окружению и новым телам. Они учи­лись приспосабливаться, выживать и преуспевать в своем выживании. Вампиры переходили в наступление с прихо­дом ночи — в новостях сообщалось о «беспорядках», охва­тывавших большие участки города, и это было отчасти правдой: грабители и мародеры бесчинствовали прямо среди бела дня, — однако никто из комментаторов почему-то не отмечал, что настоящего пика эта активность дости­гала по ночам.

Взрывы насилия происходили повсеместно, и поэтому инфраструктура страны начала разваливаться. Поставки продуктов питания были нарушены, товары поступали в торговые сети с перебоями. Все больше и больше людей исчезало без следа, а в результате доступная рабочая сила сокращалась, и вот уже некому стало восстанавливать энер­гоподачу при отключениях электричества и давать людям свет после вынужденных затемнений. Кривая реагирова­ния полицейских и пожарных пошла вниз, а кривая само­управства и поджогов — наоборот, вверх.

Пожары разгорались, грабежи не утихали.

Сетракян разглядывал свое лицо в зеркале, страстно желая хотя бы мельком увидеть молодого человека, таяще­гося в отражении. Может быть, даже мальчика. Он поду­мал о юном Закари Гудуэдере, который сейчас был с ним — там, дальше по коридору, в свободной спальне. И — стран­ное дело: ему, старику, находящемуся в конце своего жиз­ненного пути, стало очень жаль этого мальчика, всего-то одиннадцати лет от роду, детство которого уже закончи­лось. Мальчика, впавшего в чудовищную немилость. Маль­чика, за которым охотилась немертвая тварь, занявшая тело его матери...

Сетракян неуверенной походкой прошел по своей спальне, минуя то место, где обычно одевался, и едва ли не ощупью нашел кресло. Опустившись в него, он при­крыл лицо рукой в надежде, что головокружение быстро пройдет.

Большое горе вселяет в человека ощущение полной одинокости; это чувство просто обволакивало сейчас Се­тракяна. Он скорбел о своей жене Мириам, умершей мно­го лет назад. Несколько оставшихся фотографий давно вытеснили из памяти Сетракяна ее реальный облик. Он часто разглядывал эти снимки. У них было странное свой­ство: они словно бы вмораживали образ Мириам в давно ушедшее время, а вот истинную сущность ее нисколько не передавали. Мириам была любовью всей его жизни. Авраа­му невероятно повезло; порой он лишь усилием воли за­ставлял себя вспоминать об этом. Он ухаживал за прекрас­ной женщиной, а потом женился на ней. Он видел красоту, и он видел зло. Авраам был свидетелем всего лучшего и все­го худшего в прошедшем