Постепенно в моей голове зрел план. Для себя я решил: дойду до дома своего хорошего друга, останусь у него, а наутро соберу вещи в доме отца и уберусь оттуда к чертовому дедушке. Плевать на сам дом! Он все равно мне не нравился. В нем всегда было пусто и холодно, и не потому, что его продувал ветер, словно мокрую простыню, в нем было холодно, потому что я чувствовал, будто в нем жил мрак. Мне казалось, что ночью по коридору медленно передвигаются тени.
Я решил, что, переночевав у Ивана, мы утром вместе отправимся в мой загадочный дом, чтобы избавиться от картины. Я не знал, какой ценностью она обладала для отца, но, судя по тому, что она находилась в строгой секретности и девочки на ней могли говорить, от нее необходимо было отделаться.
Глава 3. Друг из моего мира
Я прошел до конца улицы и повернул направо на улицу Ивана. Дом, в котором он жил, был третьим по счету, так что долго плутать мне не пришлось. Я вплотную прижался к калитке. Я мог спокойно ее открыть, потому что она закрывалась на проволоку, которая была намотана на пару оборотов через две деревяшки забора.
Я уже потянулся к проволоке, но тут на веранде включился свет. Из дома вышла пожилая пара и уселась за длинный стол, хотя раньше я его там не видел. Это были родители Ранки – молодой супруги Ивана. Заядлый игрок Горан Милошевич и его молчаливая жена Йованка, которая была похожа на бультерьера из-за вытянутого лица и маленьких, как вишневые косточки, глаз. Старик был суров, как все военные, и сварлив, как большинство стариков. Он был одет в домашний халат поверх теплого свитера. Жена, закутанная в теплую шаль, нахохлилась, как воробей на электрических кабелях. Они чего-то ждали.
Из дома вышла Ранка, неся на подносе кучу посуды. Она поставила пять приборов и удалилась. Вскоре стол был покрыт яствами. Запеченное мясо, картошка, овощи и несколько видов хлеба. Ранке на вид можно было дать не больше двадцати пяти лет, но, мне кажется, она была старше. Иван был мой ровесник – 23 года. Стройное тело Ранки обтягивало красивое платье, подчеркивающее аппетитные формы. Она замерла перед столом, как делают люди, обдумывая, все ли подали. Убедившись, что все в полном порядке, она что-то сказала по-сербски родителям, а сама снова вошла в дом. Родители не шелохнулись. Они сидели, словно мухи, прилипшие к специальной липкой ленте.
С Иваном я познакомился на следующий день после того, как переехал в Сербию. (Ударение в его имени следует делать на первую букву, иначе он сильно бесится.) По его венам частично текла русская кровь, отчего его менталитет был схож с моим. Мне несказанно повезло, что он говорил на русском, иначе бы моя крыша в чужой стране от одиночества съехала.
Иван был специфичным. Некоторые бы сказали: он слишком громкий и грубый, – но мне это даже нравилось. С его присутствием мой дом, полный холодных теней, оживал. Моя тетя сказала бы про него, что его слишком много. Он действительно делал много лишних движений. Эдакий заведенный солдатик.
Я любил Ивана больше всего за его темперамент. Еще мне нравилось, как он шутил.
Когда мы пододвигали старые кресла, обитые трухлявой тканью, к «ящику», наваливали на стол закусок к пиву и усаживались смотреть игру (неважно какую), его глаза наполнялись счастьем, будто это было все, что ему нужно для жизни. В его глазах я всегда видел такой огонек, который вселял в меня надежду и веру, что все непременно скоро наладится. Я смотрел на него в моменты повышенной уязвимости и думал: это я тоже смогу пережить. Обычно мы так напивались за игру, что Иван отрубался на кресле. Мы проводили вместе каждые выходные, и это помогало мне дальше жить, не думая, как воткнуть себе в глотку шампур.
И именно Иван сказал мне, что мой отец умер в доме. Он сказал: его нашли в ванной комнате скрюченным, старым… Будто из него выпили жизнь.
– Если не хочешь, друже, закончить, как батя, – сказал он мне выходя из той самой комнаты, – тебе нужно жить.
Я узнал о смерти отца, когда Иван поправлял причиндалы.
Иван, Иван, мой дорогой друг. Скорее всего, он уже давно мертв, но я всегда, отрицая законы природы, настраиваю себя на то, что он все еще жив. После того что мы пережили вместе, этот парень просто обязан жить долго и очень счастливо.
Иван был добрым. Вернее, он хотел казаться суровым и строгим, но я слишком хорошо его знал, чтобы в это поверить. Он мог рассказывать жестокие кровожадные вещи, что он с удовольствием и без всяких колебаний пристрелил бы на охоте медведя или, скажем, вспорол кабану брюхо, но стоило ему только увидеть бездомную кошку, как он расплывался в улыбке, словно масло, и бежал в дом, чтобы вынести ей молока. Еще он в парке кормил птиц. Да, собирал дома оставшийся после обеда хлеб и отправлялся в городской парк, чтобы птички позавтракали. Еще он давал милостыню, помогал пройти старикам через дорогу, тягал мамочкам коляски через ступени, уступал место в общественном транспорте – в общем, делал все эти отвратительные вещи, что делали его ужасным и коварным злодеем. За это я тоже его любил. Иван был как неуклюжая обезьяна и занимал слишком много места в машине, а также никогда не отдавал долг, но это был самый добрый и бескорыстный человек, которого я когда-либо знал.
Поэтому, даже если бы у меня было еще сто друзей, с проблемой я непременно отправился бы к Ивану.
Я продрог до костей, меня сжимал силой ледяной ветер, словно в меня тыкали острым кинжалом. Я уже поднял вверх плотную проволоку и открывал калитку, чтобы войти, но тут на веранде появился мой друг. Он широко открыл заднюю дверь, ведущую из кухни, а потом зашел снова в дом. Через минуту он вышел, катя перед собой инвалидное кресло. В нем сидела девочка.
Из-за того, что мы с Иваном виделись всего раз в неделю, мы старались при встрече не говорить о плохом. Мы больше посвящали этот день смеху и пиву. Он рассказывал, что у него семилетняя дочь, но никогда не говорил, что она инвалид.
Я видел, какие тоненькие и хиленькие у Милы ножки. Их