В Бриндизи мы действительно нашли небольшую посылочку с сывороткой.
(Я нарочно привожу подробную цитату из письма, чтобы читатели нагляднее представили себе, с каким жалким оружием в руках начинали тогда ученые борьбу с «черной смертью». Как это непохоже на современные, великолепно снаряженные и обеспеченные всем необходимым научные экспедиции!)
Устав от научных споров, в которых я не понимаю доброй половины латинских терминов, и от размышлений над книгами, так что начинает раскалываться голова, я выхожу на палубу и замираю в восторге, очарованный красотой лунной ночи. Море спокойно, оно тоже словно зачаровано, и серебристая лунная дорожка, которую моряки называют «тропинкой к счастью», тянется, не прерываясь, далеко, далеко — до самого края неба.
И опять нереально-далекими, какими-то отвлеченными кажутся мне в этот миг наши разговоры о чуме. Какая «черная смерть»? Где она? Разве есть для нее место в таком прекрасном и сказочном мире?
Африка… И снова пестрые, яркие краски, запахи, звуки отвлекают меня от научных споров и размышлений.
Минареты Александрии, грохот и разноголосица порта, гранитные обелиски на набережной, испещренные причудливыми иероглифами. А потом Суэцкий канал и непередаваемое ощущение того, что вот мы плывем по нему, а слева у нас «пустынные степи аравийской земли», где «три гордые пальмы высоко росли», а справа, совсем близко, хоть руку протяни — выжженная земля Африки с величавыми зубцами древних пирамид.
А потом Красное море… По ночам оно фосфоресцировало, пенистые гребни волн пылали призрачным холодным голубоватым пламенем, а в глубине воды за кормой извивались чудовищные огненные змеи. Заболотный с увлечением объяснял мне, какие именно бактерии вызывают это сказочное зрелище.
— Да откуда вы все это знаете? — поражался я.
— Так я же специально занимался еще студентом свечением одесских лиманов. Можно сказать, первая моя самостоятельная научная работа. Была опубликована в «Записках Новороссийского общества естествоиспытателей» еще в 1892 году. Так что я маститый, не глядите, что молодой.
И, задорно подмигнув мне, Даниил Кириллович неожиданно лихо пропел:
Видно, и Заболотного эта ночь в пылающем море настраивает на лирический лад. Начинаются воспоминания о студенческих годах, о больших ученых, у которых повелось ему учиться в Одессе. Увлекательные, очень теплые, но и забавные рассказы о неистовом Илье Ильиче Мечникове и его бородатом друге, замечательном биологе Александре Онуфрие-виче Ковалевском, который дал Заболотному первые темы для научных исследований в загадочном мире микроорганизмов.
— Мы, натуралисты, лягушатники, как нас звали, любили и прямо-таки боготворили науку, а за свой университет так жизнь готовы были отдать. Жаль, не удалось доучиться у таких учителей. Засадили меня на три месяца в тюрьму за участие в студенческой сходке, из университета, конечно, вышвырнули. Спасибо Якову Юлиевичу Бардаху, приютил меня на бактериологической станции. Тоже дуже добра и умна людина…
Даниил Кириллович долго молчит, глядя в море, а потом добавляет, словно подводя итог воспоминаниям:
— Культ науки и поисков правды — вот чем был одесский период моего життя.
Море сияет. Мы молоды, шутим, смеемся. А вести, что летят навстречу, голубыми искрами потрескивая под телеграфным ключом, становятся все тревожнее. По слухам, в Бомбее закрыты все банки и магазины, люди в панике бегут, все вокзалы забиты.
И как странно, спустившись в каюту, увидеть разложенные на столе предметы нашего нехитрого экспедиционного оборудования: сухой стерилизатор, один-единственный микроскоп, громоздкий пульверизатор с насосом, немного пробирок и стеклянных банок.
Индийский океан встретил нас легким штормом. Брызги долетали до верхней палубы. Но Заболотный только фыркал, как морж, отряхивался и в полном восторге даже начал выкрикивать стихи, — конечно, своего любимца Гейне:
Вскоре тропическая ночь действительно затопила, залила непроглядной чернотой бушующее море. Мы мотались во все стороны на узких койках, пока незаметно не забылись тяжелым, усталым сном.
А когда утром вышли на палубу, море было тихим и безмятежным, словно и не разгулялось накануне.
Вдали чуть заметной размытой полосой виднелся берег. Навстречу нам плыли две большие лодки с треугольными косыми парусами, пестрыми от разноцветных заплат. Лодки прошли совсем близко. Каждая была битком набита людьми. Они сидели и валялись прямо на палубе под неистовым солнцем. Ветер донес к нам детский плач,
— Самбуки, — сказал стоявший рядом со мной Даниил Кириллович. — На таких лодчонках тысячи правоверных мусульман отправляются через весь океан из Индии на паломничество в Мекку.
Он долго задумчиво смотрел вслед уплывающим лодкам, пока они не растаяли в морской дымке.
На следующее утро наш пароход входил в гавань Бомбея. Вынеся на палубу весь свой багаж, мы стояли у поручней и всматривались в приближающийся берег. И все, наверное, в тот миг думали об одном: что ждет нас на этом чужом, неведомом берегу, осененном пышными веерами высоких пальм?..
Когда причал стал уже совсем близок, я обратил внимание на густой жирный дым, черными косматыми клубами поднимавшийся вдали над набережной, и воскликнул:
— Что это? Пожар?
— Это она и есть, — тихо сказал Заболотный. — Это она и есть, хлопче…
Высокович, перехватив мой недоуменный взгляд, суховато пояснил:
— Обычная вещь: жгут трупы погибших от чумы.
АД В РАЮ
Вот уже вторую неделю живем мы в Бомбее, а как он выглядит, я бы не смог рассказать.
А мы много ходим по городу. Каждое утро отправляемся на обход самых нищих кварталов. Шаткие хижины, прикрытые пальмовыми листьями… Тощие собаки и дети роются в кучах гниющих отбросов… Вонь, грязь… В раскаленном воздухе черные тучи мух.
В центре многие дома заколочены. Больше половины жителей бежало из города, — конечно, у кого нашлись деньги. Хотя жителям богатых кварталов особая опасность, — собственно,