«Молчаливый и угрюмый, с грубым лицом», — вспомнил он слова сестер.
— Как там молодой Миддлтон? — неожиданно спросил Джонс.
Миссис Пэшен не ответила. Он решил, что вопрос показался ей бестактным. Она лишь пробормотала, глядя в окно:
— Значит, наша матушка Флюк опять пошла греметь костями?
Она отвернулась от старухи, которая, как вспомнил озадаченный Джонс, была ее матерью, и, обильно залив молоком болтавшиеся в чашке куски сахара, небрежно произнесла:
— Вы слышали, что на нашего священника навели порчу? Не удивлюсь, если матушка Флюк сведет его в могилу.
— Глупости, — покачал головой Джонс, пытаясь сохранить шутливый тон. — Не хватало, чтобы вы лепили восковые фигурки и втыкали в них булавки.
— Вы думаете, нужно? Хорошо, я ей передам, — равнодушно проговорила миссис Пэшен.
Джонс уставился на нее в изумлении, но белое как мука лицо женщины осталось абсолютно неподвижным. Запустив пятерню в волосы, она почесала ногтем голову и рассеянно бухнула в чашку еще два куска сахара. Уставший от споров Джонс ограничился тем, что взглянул на нее с упреком и, выудив сахар чайной ложкой, положил его на блюдце, чтобы она могла его заметить. Миссис Пэшен лишь нервно хихикнула, взяла потемневший от чая кусок и шумно втянула губами мокрый сахар.
— Неплохо попить чаек с сахаром, верно? — сказала она. — У нас парни так целуются.
Джонс не стал развивать эту тему и полушутливо промолвил:
— Наверное, мне следует уведомить викария, что ваша мать точит на него зуб?
— Угу. Скажите ему, чтобы спустил на нее всех гончих ада, — с суровой серьезностью возразила миссис Пэшен.
Писатель попытался улыбнуться, но выражение ее лица не изменилось.
Джонс познакомился с викарием в первые дни пребывания в Саксон-Уолл. Он приколачивал к стене консоль, собираясь водрузить на нее миниатюрную копию Венеры Милосской — единственной скульптуры, в названии которой никогда не ошибался, — как вдруг заметил маячившую в дверях фигуру.
— Простите, я вижу, что вы заняты, и не хочу вас беспокоить, — скромно произнес священник. — Просто я подумал, не нужна ли вам какая-нибудь помощь. Забить гвоздь, повесить занавеску…
С того раза они больше не виделись, и если что-то подтолкнуло Джонса отправиться тем же вечером в дом викария, то не столько желание посвятить его в неприязненные чувства миссис Флюк, сколько предвкушение дружеской беседы.
Его рассказ о наведенной порче ничуть не удивил священника.
— Старая миссис Флюк? Ну да, конечно. Не так давно она болела, и я приносил ей кое-какие гостинцы и немного вина. А теперь все это закончилось. Я знал, что могут возникнуть проблемы, но не предполагал, что дело дойдет до порчи. Она ведь мне отомстила.
— Неужели? Каким образом?
— Пригрозила, что станет ходить к баптистам. Они тут уже обратили несколько человек, и теперь дело только за дождем. По правде говоря, у них очень энергичный пастор, я восхищаюсь им. Его не назовешь ученым малым, однако он прекрасный проповедник и любит рассуждать о заблудшей овце и девяносто девяти праведниках. К сожалению, дождь не на его стороне, поэтому вряд ли ему удастся наставить на истинный путь многих грешников.
— Дождь? — удивился Джонс.
— Да. Видите ли, баптисты целиком погружают крещаемых в воду. Но в это лето такая засуха, что, если не собирать росу с травы, у них не хватит влаги даже на одно крещение. Вся надежда на дождь.
— И баптисты примут миссис Флюк? — спросил Джонс.
— Ну, если она выразит такое желание, сомневаюсь, что он сможет отказать. Между прочим, она сказала, что не пойдет к методистам, потому что методисткой была ее мать.
— Не понимаю, в чем тут смысл.
— Я тоже. И меня это устраивает. — Викарий понизил голос и провел пальцем между воротничком и шеей: — Когда в словах местных жителей есть какой-то смысл, чаще всего это такие непристойности, что лучше их вообще не понимать. Что касается их развлечений, они еще почище разговоров. Как вы думаете, что я запретил сразу, приехав сюда четыре года назад?
— Пьянство? — предположил Джонс.
— Петушиные бои. Ни больше, ни меньше. На юге Англии их тоже практикуют. Это обычай еще с четырнадцатого века, а может, и раньше.
— Неужели?
— Да. Я начал с того, что осудил его в своей проповеди и сравнил с ужасными боями быков в Испании. Но толку от этого не было, если не считать одного нелепого замечания от прихожанина по фамилии Пэшен — по сути дела, деревенского дурачка, у которого, как считается, есть «дар» обхаживать коров.
— Вот как?
— Пэшен работает скотником у Бердси. После проповеди он пришел ко мне и сказал: «Сдается мне, сильная это вещь — те бои, о которых вы рассказывали, святой отец. Хотел бы я взглянуть на них одним глазком. Вот только у них там, в Испании, похоже, не ценят скотину так, как у нас, верно? Мы-то держим быков не для того, чтобы развлекаться или чтобы развлекать их».
Джонс рассмеялся, а викарий продолжил:
— Короче говоря, это не сработало, и тогда я отправился в трактир «Долговязый парень» и бросил вызов всем владельцам петухов. Понятно, что каждую из схваток я проиграл. Мне отбили почки и сломали нос. Но в конце концов хозяин трактира — вы его знаете, он хороший христианин и к тому же не из местных, я о нем высокого мнения, — вмешался в дело, задушил двух собственных петухов и встал на мою сторону. Следующее, что я сделал, это запретил мальчишкам убивать гадюк.
— Однако это неприятные существа, не так ли?
— Ну и что с того? Мальчишки — тоже неприятные существа. Однако никто не предлагает колошматить их дубинами. Они охотились на этих несчастных созданий и убивали их зверским образом. Это было жестоко. Отвратительно. Мне это категорически не нравилось. И все они пели в церковном хоре. Я выгнал их. Они остались без денег. Некоторых даже поколотил. С тех пор меня прозвали Старым сатаной.
— Скорее всего, идеал религиозного общества для миссис Флюк — Армия спасения, — заметил Джонс, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
Викарий покачал головой:
— Они — богобоязненные люди. Глава их местной ячейки сообщила мне, что они не переманивают прихожан английской церкви. Уж не знаю, почему. Может, дело в деликатности этой молодой женщины. К тому же миссис Флюк недавно сказала моему дворецкому — наверное, когда объявила ему о своем намерении погрузиться в крещальную купель, если Господь пошлет нам дождь, — что, по ее мнению, нет ничего ужасней армии, шествующий с флагами и оркестром, если только это не Давид, пляшущий с тамбурином в Силоме перед Ковчегом завета.
— Старая богохульница! — со смешком воскликнул Джонс.
— О, нет-нет, — серьезно возразил священник. — Дело тут не в богохульстве, и она не шутила. Эта сцена потрясла ее не меньше, чем Мелхолу,