«Вот тебе и уважение», — подумал я, резво пробежав вверх по высоким ступеням. И мне сразу вспомнился забавный случай из прошлой жизни, когда я сам, хорошо выпив в дороге, уснул на второй полке, а проснулся, когда вагон уже стоял в каком-то загоне. Кстати, меня разбудили голоса пьяных проводников, которые под водочку и гитару отмечали удачный рейс.
Предчувствуя неладное, я за считанные секунды пробежал весь вагон. Однако полки нижних и верхних мест были либо пусты, либо заняты скрученными матрасами. Обратную дорогу к выходу из вагона я проделал гораздо медленней, заглядывая в каждом плацкартном купе на третьи, самые высокие, полки. И вдруг около самого выхода, спрятавшись на боковом сиденье за распахнутой дверью, передо мной предстала скрюченная фигура знаменитого актёра-комика. К счастью у Сергея Николаевича пульс был, а вот желания идти собственными ногами не было.
— Молодой человек, вагон скоро тронется! — крикнула проводница.
— Вагончик тронется, перрон останется, — проворчал я, вытаскивая на улицу расслабленное алкоголем тело актёра Филиппова. — Стена кирпичная, часы вокзальные, платочки белые, глаза печальные.
— Стихи что ли? — заулыбалась женщина. — Чьи?
— Так наши, проводниковские. Мы ведь с вами коллеги. Я ведь тоже люблю поезда, — соврал я и, подмигнув проводнице, торжественно продекламировал:
Откроет душу мне матрос в тельняшечке,
Как тяжело на свете жить, бедняжечке!
Сойдет на станции и распрощается!
Вагончик тронется, а он останется.
— Здорово, — обрадовалась женщина. — А ещё?
— В следующий раз, — снова соврал я. — Вызовите мне носильщика, а то товарища актёра в пути укачало. Будить его не охота, а домой доставить надо. Завтра ответственная правительственная съёмка.
— Чего же он тогда всю дорогу пил-то? Ладно, стой здесь, — сжалилась проводница, остро чувствующая красоту стихотворных строк Михаила Львовского.
* * *
— Товарищ Филиппов, вы помните свой домашний адрес? — спросил я в сотый раз, безуспешно пытаясь достучаться до сознания киноактёра, когда спустя полтора часа привёз его на такси к главному корпусу «Ленфильма» и усадил на скамеечку.
— Помню, набережная, там, — произнёс он и, не открывая глаз, махнул рукой в неопределённом направлении.
— Набережная, набережная? — покрутился я вокруг своей оси. — Это же Ленинград, здесь кругом одни набережные. Товарищ Филиппов, а какие-то особые приметы у вашей набережной есть?
— Есть. Вода, качается туда и сюда.
— А кроме воды, что-то ещё имеется? Номер дома? Номер квартиры? Адрес какой, чёрт возьми? Я спать хочу! — выкрикнул я, потеряв самообладание.
— Вспомнил, — Филиппов посмотрел на меня одним глазом. — Сейчас берём такси и едем на Невский в рюмочную. Всё.
И это действительно были последние слова актёра, так как он сполз по спинке скамьи и, согнувшись калачиком, захрапел прямо здесь на уличной скамейке.
— Кончено, всё, — пробормотал я, беспомощно всплеснув руками. — Через минуту закроется метро, и разведут мосты. И как вообще люди сейчас живут без сотовой связи?
«Ладно, — подумал я. — Как сказал директор Шурухт, я могу делать с товарищем Филипповы всё что угодно, лишь бы он завтра был в форме. Ну, что ж, так тому и быть». После этих шальных мыслей, я схватил тело киноактёра под руки и потащил прямо на студию «Ленфильма», чтобы он до завтрашней кинопробы никуда не делся. Однако в вестибюле дорогу мне преградил дедушка охранник:
— Куда несёшь? Стоять! Не положено!
Судя по его выпученным и испуганным глазам, работал он здесь от силы несколько дней, поэтому я решил пойти на маленькую хитрость.
— Как фамилия? — уверенно спросил я, выдохнув и прислонив актёра к стене.
— Товарищ Земляков, — перепугался охранник.
— Вот что товарищ Земляков, сам директор киностудии мне приказал доставить этот реквизит для завтрашней съёмки в павильон №1. Поэтому выдайте мне ключи и отметьте мою фамилию в журнале. Всё ясно?
— Какой же это реквизит? — пролепетал он. — Это же человек.
— Какой же это человек? Ха-ха-ха! — громко и заразительно заржал я. — Это же восковая фигура из музея мадам Тюссо, другими словами — манекен. Ха-ха! Мы его во время съёмки будем сбрасывать с пятиэтажного дома на асфальт. Стоит бешеных денег, 10 тысяч рублей. Поэтому я сам за ним до завтра буду присматривать. Мало ли что.
— Манекен? А выглядит как живой, похож чем-то на артиста Филиппова, — пробормотал дедушка, подойдя поближе к актёру. — А чё это от него пахнет перегаром? — вдруг насторожился он.
— Потому что манекен заграничный со специальным ароматизатором, мать твою, — выругался я. — Проклятые буржуи уверяли, что будет пахнуть лавандой, а от него несёт как от какого-то алкаша. Давай, отец, поступим так: я сейчас напишу заявление на имя директора товарища Киселёва, что манекен прибыл из Лондона с неуставным запахом, а ты подпишешь и подтвердишь это дело.
Услышав, что надо что-то подписать охранник ещё сильнее перепугался, наверное, вспомнив сталинские исправительно-трудовые лагеря, вспотел, пробормотал что-то бессвязное себе под нос и заявил:
— Нет уж, паря. Я тебе сейчас ключи дам, но подписывать ничего не стану. Давай сделаем вид, что мы друг друга не видели, что мы незнакомые. Как будто ты в павильоне с вечера остался. Доски там эти прикручивать. Договорились?
— А может, всё-таки бумагу напишем, а то как-то…
— Нет! — отмахнулся дедушка от меня как от чумы. – И не проси! Вот тебе ключ, уйди, Христа ради.
— А с другой стороны, мы всё равно его с крыши сбросим, какая разница как от него пахнет. Правильно? — подмигнул я товарищу охраннику. — Но такую халатность я допускаю в последний раз!
Я погрозил дедушке пальцем и потащил тело актёра комедийного жанра Сергея Филиппова на съёмочную площадку, сразу же в гримёрку на мягкую кушетку.
* * *
Утром следующего дня в среду 20-го мая, перед тем как скомандовать: «камера, мотор», главный режиссёр Леонид Быков созвал небольшое совещание в узком кругу. Он отозвал в сторону оператора Сергея Иванова, меня и директора кинокартины Иосифа Шурухта. Вопрос на повестке дня стоял такой: «снимать или не снимать?». Дело в том, что актёр Филиппов, отлежавшись ночью в гримёрке, в принципе был в приемлемой форме, но выпив утром чаю, снова немного окосел. А по замыслу режиссёра он должен был перед сценой в директорском кабинете ходить из угла в угол, словно разъярённый лев. Однако в реальности уверенно передвигаться по площадке Сергей Николаевич был не в состоянии. И вообще было неясно сможет ли он под светом жарких осветительных приборов отыграть два или более дубля, не развезёт ли его на такой жаре ещё сильнее.
—