После осмотра флигеля я поднялся на чердак, где обнаружил несколько сундуков, доверху заполненных странными книгами: многие из них непривычной формы и написаны на совершенно незнакомых мне языках. В одном из свитков я отыскал ритуальные формулы магических знаний цивилизации Акло, о существовании которых даже не подозревал. Еще не осматривал содержимое рассохшихся книжных шкафов внизу.
19 апреля.
В доме определенно чувствуется чье-то присутствие, хотя в пыли не заметно ничьих следов, кроме моих собственных. Вчера прорубил в зарослях шиповника дорожку к парковым воротам, где местные жители по договоренности оставляют для меня съестные припасы. Однако сегодня утром не обнаружил дорожки. Очень странно, так как на кустах почти не видно почек или зеленых листьев. Меня снова не оставляет чувство, что совсем рядом притаилось нечто колоссальное, едва умещающееся в ветхих стенах дома. На этот раз я замечаю больше, чем только присутствие невидимой массы. Из найденной вчера на чердаке книги я узнал, что третий ряд ритуальных формул Акло может сделать этих существ осязаемыми и видимыми. Посмотрим, достанет ли у меня мужества до конца произвести эту материализацию. Гибельный эксперимент.
Прошлым вечером я начал замечать стремительно исчезающие лица и размытые формы, наполнившие темные закоулки коридоров и комнат; лица и тела столь жуткие и отвратительные, что не берусь описывать их. Субстанция, из которой они состоят, походит на ту гигантскую лапу, которая позавчера пыталась спихнуть меня с лестницы. Вероятно, следует винить мое разыгравшееся воображение. Предмет моих поисков никак не связан с этими явлениями. Снова видел лапу; несколько раз одну, иногда две. Решил не обращать внимания.
Ближе к полудню в первый раз осмотрел погреб, спустившись вниз по приставной лестнице, которую нашел в кладовке, ибо деревянные ступени полностью сгнили и рассыпались. Пол усеивают ветхие останки различной утвари, ныне погребенной под слоем ржавчины и пыли. В дальнем конце расположен узкий коридор, по-видимому, сообщающийся с запертой комнатой, которую я обнаружил в северном флигеле. Коридор упирается в массивную кирпичную стену с замкнутой железной дверью. Особенности кладки и оковка двери позволяют предположить, что их установили не раньше восемнадцатого столетия: уверен, что это наиболее старая часть постройки. На висячем замке, который выглядит еще более древним, выгравированы цепочки символов, смысла которых я не могу разгадать.
В. ничего не рассказывал мне об этом подвале. Каждый раз, когда я приближаюсь к нему, во мне растет беспокойство, подобного которому я еще не испытывал в этом доме. Чья-то неодолимая воля заставляет меня прислушиваться, хотя до сих пор до моего слуха не донеслось ни единого шороха. Покидая подвал, я искренне пожалел, что ступеньки рассыпались в прах; мое восхождение по приставной лестнице тянулось безумно долго. Больше не стану спускаться, и все же… какое-то дьявольское желание побуждает меня попытаться этой же ночью проникнуть в секрет зловещего подземелья.
20 апреля.
Всю жизнь я прислушивался к глубинам ужаса, но лишь затем, чтобы познать еще более глубокую бездну. Вчера вечером искушение было слишком велико, и к ночи я вновь спустился в подвал; с фонариком пробрался между разбросанных на полу предметов к кирпичной стене и замкнутой двери. Стараясь ступать как можно бесшумнее и воздерживаясь от спасительных заклинаний, я с безумным напряжением вслушивался в окружающую темноту.
Наконец моего слуха достигли звуки, исходившие из-за железной двери: глухие удары и бормотание, словно гигантская ночная тварь ворочалась внутри. Затем послышалось ужасающее шуршание, как будто огромная змея или морское животное волочило свое чудовищное тело по каменному полу. Парализованный страхом, я глядел на массивный замок и незнакомые, загадочные иероглифы, высеченные на нем. Их тайный смысл был недосягаем для меня, но что-то в их рисунке, отдаленно напоминавшем монгольскую технику письма, указывало на запретную и неизъяснимую древность. Временами мне начинало казаться, что их очертания разгораются зеленоватым сиянием.
Я в ужасе отвернулся и увидел, что путь к бегству преграждают две гигантские лапы: длинные когти, казалось, росли и становились все осязаемей, пока я с замиранием сердца глядел на них. Черные пальцы протягивались из темной глубины подвала; покрытые чешуей запястья подталкивали их вперед, исполняя чью-то безжалостную и злобную волю. Новый взрыв приглушенных стенаний, словно отдаленный гром, сотряс дверь за моей спиной. Подгоняемый смертельным страхом, я двинулся навстречу призрачным лапам и увидел, как они исчезают, подрагивая и корчась в светлом конусе электрического фонаря. Вскарабкавшись по лестнице, я бросился бежать и не останавливался, пока не рухнул без сил наверху в гостиной, где расположилась моя «стоянка».
Каким будет мой конец, страшно подумать. Придя как искатель, я обнаружил, что какое-то неведомое существо ищет меня самого. И не в моих силах покинуть это проклятoe место. Сегодня утром я попытался добраться к воротам, чтобы забрать съестные припасы, однако кусты шиповника туго переплелись на моем пути. Какое бы направление я ни выбирал, все повторялось вновь — дом упорно не желал отпускать меня. Местами колючие ветки вытянулись вверх, образовав прочную как сталь живую изгородь, преодолеть которую нет никакой возможности. Уверен, что местные жители каким-то образом связаны со всем этим. Когда я вернулся в дом, мои припасы лежали на полу в прихожей, хотя оставалось неясным, откуда они появились здесь. Жаль, что я вымел пыль. Нужно будет разбросать ее снова и пронаблюдать следы.
После обеда просмотрел несколько фолиантов из большой библиотеки на первом этаже. До сих пор мне не приходилось держать в руках полные тексты «Манускриптов Пнакта», или «Шестокрыл». Возможно, я никогда бы не осмелился прийти сюда, если бы знал их содержание. Теперь уже слишком поздно — до потустороннего Шаббата осталось всего десять дней. Неведомые силы приберегают меня для этой жуткой ночи.
21 апреля.
Снова осматривал портреты. На некоторых подписаны имена: одно из них — под изображением незнакомой женщины с дьявольской улыбкой на губах, написанным около двух столетий назад, — сильно озадачило меня. Тринтия Ван дер Хейл-Слейт. Не могу отделаться от мысли, что я где-то уже встречал имя Слейтов — в какой-то весьма важной для меня связи. Хотя тогда его смысл не казался таким пугающим, как теперь. Я должен вспомнить, где мог слышать это имя.
Глаза портретов преследуют меня. Возможно ли, чтобы их изображения сдвигались в своих рамах, тронутых плесенью и трупным разложением? Змеиные и свиные физиономии зловеще таращатся на меня с потемневших