Подвывая и тряся своей рыжей гривой, Остап так пропагандировал свое произведение, что даже сам начальник агитпропа растерялся и только качал головой.
Судя по безукоризненному профессиональному жаргону, творческий опыт уркаганов был автору хорошо знаком. Он искренне сочувствовал честным жуликам, непонятым и обиженным неблагодарными современниками. В качестве иллюстрации трудового подъема автор тут же сплясал лагерную чечетку, аккомпанируя себе на губах и звучно хлопая себя по ляжкам.
Пока Остап плясал вокруг начальника агитпропа, Борис подошел к Серафиму Аллилуеву:
— Слушай, что это за сын Остапа Бендера?
— Его действительно зовут Остап Остапович. Но он уверяет, что он подкидыш. Будто его цыгане подбросили.
Они спустились вниз, в столовую, и заказали пива. — Ну какое твое впечатление об Америке? — спросил Серафим.
— Видишь ли, в Германию я попал сразу после капитуляции с большими предубеждениями — и полюбил Германию. А в Америку я приехал с большими ожиданиями: ведь это то, что мы хотим догнать и перегнать. Но… общее впечатление у меня отрицательное.
— Почему же?
— Дело в том, что Советский Союз и Америка — это две экстремы. А золотая середина — это старушка Европа. Приятная старушка.
— А что ты думаешь теперь делать?
— Хотел бы написать еще одну книгу. Мимо бежал Остап Оглоедов. Услышав последнюю фразу, он присоединился к разговору.
— Давай, Боря, вместе писать, — предложил Остап. — У меня богатый опыт по части этого… творческого сотрудничества.
— Да, он сотрудничает с Толстым, Достоевским и Тургеневым, — подтвердил Серафим. — Передирает у них целыми страницами. А о чем ты хочешь писать?
— Да вот за границей много спорят о советских людях нового типа, — сказал инструктор агитпропа. — Вот я и думал написать о таких гомо совьетикус.
— Чудесно! — воскликнул Остап. — Мы с Борей такое накатаем, что другим и не приснится. Про советских гомо! Я их целыми стадами видел — за полярным кругом. Они там, как олени, пасутся.
За соседними столами участники конференции спорили о разногласиях между соцреализмом и модернизмом и стучали пивными кружками.
— Ну а какие у тебя личные планы? — спросил Серафим.
— Ясно какие, — сказал всезнайка Остап. — Человек все время жил за границей. Про русскую любовь знает только из книжек. Его нужно познакомить с хорошей русской девушкой. Ну, предположим… с нашей монной Ниной.
— Человек предполагает, а Бог располагает, — смиренно вздохнул неохристианин Серафим. — Скажи лучше, какое у тебя первое впечатление от встречи с родиной?
— Из Варшавы я ехал поездом. Только переехал границу в Бресте, первое, что вижу, — прямо на снегу сидит инвалид. Без ног. Протягивает фуражку и просит: «Подайте кусочек хлеба Христа ради!» А в Америке просят только на водку — и без Христа.
— Гениальная идея! — хлопнул себя по лбу Остап и сорвался с места.
— Куда это он поскакал? — удивился Борис.
— Пока ты кончишь это пиво, он уже накатает трогательный скрипт об инвалидах Отечественной войны. Он будет бравым полковником в орденах. А инвалид будет его однополчанином, которому он отдаст все свои деньги, которых у него никогда нет.
— Неужели этот сын Остапа Бендера был полковником?
— Да… Радиополковник. Он пишет скрипты от имени какого-то мифического полковника.
— Я рассчитывал попасть в Москву к Новому году, — продолжал инструктор агитпропа. — Но поезд опоздал, и пришлось встречать Новый год на заплеванном вокзале.
— Нехорошая примета, — покачал головой неохристианин. — Как Новый год встретишь — так и весь год будет. Все будет шиворот-навыворот. Я это на себе проверил.
— Не каркай под руку, как ворона. У меня есть один родственник, который начал с вот таких примет, а потом стал уверять, что и черти тоже существуют.
— Конечно существуют, — согласился Серафим. — Было бы болото, а черти всегда найдутся.
После обеденного перерыва начались прения по докладам. Большинство работников радио «Свобода» уселись подальше от президиума и, подремывая с открытыми глазами, принялись мирно переваривать содержимое своих желудков. Некоторые пошли на галерку, где можно спать с закрытыми глазами. А активисты записались выступать в прениях. Самьм активным был Остап Оглоедов.
Выйдя на трибуну, Остап, как полагается работникам умственного труда, слегка сстулился под тяжестью своих мыслей. Потом он гордо тряхнул своей львиной гривой. Стригся он раз в год, что придавало ему творческий вид и сводило с ума некоторых женщин. Подобно библейскому герою, у которого вся сила была в волосах, он повел лапой по своей рыжей шевелюре, как по источнику вдохновений, и затем приступил к делу.
Говоря со сцены, Остап был подлинным артистом. Он играл лицом, голосом, жестами, чем угодно. Он говорил горлом, носом и, как чревовещатель, желудком. Объектом своего выступления он избрал модернистический формализм в искусстве и попутно рассказал несколько сальных анекдотов. Это разогнало скуку в аудитории, и Остапу дружно аплодировали.
Покончив с выступлением, Остап вышел отдохнуть в коридор и наткнулся на Бориса Руднева.
— Знаешь последний анекдот? — сказал Остап. — Звери в зоопарке собрались и тоже обсуждают формалистические уклоны в искусстве. В общем, постановили сделать выговор следующим товарищам: воробьям — как безродным космополитам, жирафам — за технический конструктивизм, а павианам — за голый формализм. Здорово?
— Забавно, — согласился Борис.
Рядом с ними за маленьким столиком сидела миловидная девушка в накинутой на плечи меховой шубке. Она регистрировала участников конференции и давала справки. В таких случаях на это место обычно садят цветочек, который покрасивее.
— Это наша монна Нина, — подмигнул Остап. — Нравится? «Если она накинула шубку, наверно, фигура плохая, — автоматически подумал Борис. — Или еще что-нибудь не на месте».
Словно угадав его мысли, девушка встала, прошла в зал заседаний и через минуту вернулась. Фигура у нее была прекрасная, и все остальное было не только на месте, но и в приятном изобилии.
— Сейчас мы это оформим, — шепнул Остап. — Нина, познакомьтесь — это Борис Руднев.
Вопреки всем правилам вежливости монна Нина продолжала сидеть, не поднимая глаз от бумаг. Но Остап не сдавался:
— Нина, это тот самый Руднев, который написал «Душу Востока».
Монна Нина молчала, словно она глухонемая, и делала вид, что она очень занята своими бумагами. На ее лице играла тихая мечтательная улыбка. Как у «Монны Лизы», эта улыбка принадлежала всем вместе и никому в отдельности.
Тогда Остап решил зайти с другого конца. Он отвел Бориса в сторону и шепнул:
— Смотри, вон стоит Нинин папа. Пошли, я вас познакомлю.
— А кто он такой?
— Да так, Гоняло Мученик.
— А что это такое?
— Да так, бегает и зарабатывает где что подвернется. Знаешь, волка ноги кормят. Знакомит людей со своей дочкой, а потом занимает у них под эту дочку деньги — без отдачи. Так что ты ему ничего не давай.
У Гонялы Мученика был тонкий породистый нос с горбинкой, аккуратно зачесанный пробор и подстриженные седые усики. Худощавый, с