Закончив негромкий, глубокомысленный монолог и повесив трубку, он вскинул на меня вопросительный взгляд, стараясь разгадать, как я реагирую на его последние слова, но, заметив на моем лице полное равнодушие, высунул ящик стола, достал оттуда яблоко, и, вытерев его рукавом кителя, стал неторопливо грызть.

Справившись с яблоком, аккуратно отряхнув край кителя, приподнялся и перевел на меня холодные стальные очи. Широкое скуластое лицо землистого цвета, тонкие темные усики под чуть приплюснутым носом вздрогнули. Он глядел на меня не то с презрением, не то с издевкой и наконец выжал из себя:

— Значит, вот ты какой… — начал он и осекся. — Я слышал, вы требуете обращаться к вам на «вы», быть вежливым? Ну что ж, это законное требование. В кодексе есть такое… Будем взаимно вежливы, как написано в гастрономе. Но у нас ведется так: как вы к нам, так мы к вам… — Он состроил улыбку и спохватился: — Да, почему же вы стоите? Наверное, устали, спать хотите? Присаживайтесь вон там, на стуле, — кивнул он в угол.

Я подошел и уселся на табуретку, не произнося ни слова.

— Я вижу, что вы плохо выглядите, устали, — с иезуитской улыбкой проговорил он. — Не заметил, что все время стояли на ногах… Почему же не напомнили?.. Отдыхайте у нас. Как говорится: в ногах правды нету. Чувствуйте себя как дома…

Он надолго умолк, стал перебирать в ящике стола бумаги, время от времени бросая на меня беглый взгляд и подправляя желтыми от табака пальцами усики.

Взглянув на ручные часы и убедившись, что уже поздно, он быстрее заговорил:

— Ну что ж, не будем терять лишнего времени, люди мы взрослые и не будем играть в кошки-мышки. Так ведь? — Не дождавшись от меня ответа, он продолжал своим немного приглушенным грубоватым голосом: — Должен предупредить, что времени нам отпущено немного. Все, как говорится, суду ясно. Кое-что нам надо уточнить, и дело с концом. Прежний ваш следователь — из новичков. Он с вами вел «писательские» беседы и только терял драгоценное время. У нас с вами такие фокусы, штучки-дрючки не пройдут… Ясно?

Его широкое мрачное лицо еще больше нахмурилось, усики вздрогнули, и оспинки на чуть приплюснутом носу расширились. Он тем же негромким настойчивым голосом продолжал:

— Расскажите следствию все подробно о вашей антисоветской деятельности… О вашем националистическом центре… Связях… Должен вас предупредить, что органам все известно, даже больше, чем вы сами знаете… — Он сделал паузу, закурил и продолжал: — Вот видите эту папку? Тут все как на ладони. Хочу добавить, что вас может спасти одно: чистосердечное признание. Раскаянье может вам открыть дорогу на волю. Подтверждаете ли вы, что…

— Я уже много раз говорил, и мне нечего к этому добавить.

— Что вы говорили?

— Все, что мне приписываете, не выдерживает никакой критики. Это сплошная ложь… Провокация. Моя совесть чиста. Мои друзья, коллеги, сидящие в соседних камерах, ни в чем не виновны…

— Вы что — адвокат или обвиняемый? — оборвал он меня. — Как это вы их взяли под защиту? Они, ваши дружки, признались, а вы их защищаете… — О себе расскажите! О ваших преступлениях…

— Я уже сказал и могу повторить сто раз: моя совесть перед народом чиста. Это я доказал всей своей жизнью. В частности, в годы Отечественной войны, когда я в первый день добровольцем ушел на фронт и вместе с армией прошел весь ее тяжелый путь от Киева до Берлина… Больше мне добавить нечего!

Он громко рассмеялся, но смех у него получился истеричный, злющий. Сквозь зубы он процедил:

— Вам кажется, что выступаете на писательском вечере перед публикой? Тут аплодисментов не будет. Прикрываете вашу враждебную деятельность фронтом… Знаем вас! Научились маскироваться. За то, что были на фронте, вы получили ордена, награды. Сейчас разговор иной — вы изменили Родине… Об этом расскажите все подробно. Нам известен каждый ваш шаг. Не отвернетесь от кары. Все материалы о вас, доказательства, — похлопал он рукой по толстой папке, лежащей перед ним. — Ваше спасение в чистосердечном раскаянии…

— Не собираюсь каяться… Я не виновен! Все — провокация, ложь… Клевета! — стараясь сохранить спокойствие, ответил я.

Мой оппонент побагровел, его скуластое лицо налилось гневом, злостью. Ударил кулаком по столу так, что чернильница подпрыгнула и чернила расплескались по поверхности стола.

Он оторвал кусок газеты и, злобно ругаясь, стал вытирать стол, глядя на меня свирепым взглядом.

— Я вам покажу, как клеветать на органы! Вы меня запомните! Товарищ Сталин дал нашей работе высокую оценку, нас награждают орденами и медалями, мы являемся верными слугами великого вождя, а вы обливаете нас грязью? Да знаете, только за такие слова вас надо растоптать в порошок, сгноить в тюряге. Как смеете клеветать на органы! Да мы вас сотрем в порошок!

Он посмотрел на меня зверем, видно, хотел проверить, как я реагирую на его крик, но заметив, что я не испугался, закурил, затянулся терпким дымом папиросы, опустился на свое место, умолк, не переставая качать головой. Придя немного в себя от гнева, он попытался говорить спокойнее:

— Вы были писателем, книги писали, — смягчил он тон, — такой человек, а ставите свою жизнь ни во что… У вас же семья, дети, мать старушка. Хотя бы ради них перестаньте играть с огнем. Срок так или иначе получите. Это как закон. Об этом мы уже позаботимся. Но от вашего поведения зависит ваша судьба — какой срок будет. Вы должны во всем признаться и помочь органам полностью разоблачить ваших сообщников, ваш антисоветский «центр», а самое главное — ваших главарей из так называемого Еврейского антифашистского комитета. Это кубло агентов мирового империализма. Они обезврежены, а вы помогите нам вырвать у них жало… Поняли? Только не притворяйтесь, что вы их не знаете, что я не я и хата не моя…

— Зачем мне притворяться?

— Вы будете доказывать, что не были участником националистического центра… Там их целая куча… Как их там? Маркиш, Фефер, Квитко, Гофштейн, Бергельсон и главарь этого центра…

— Народный артист Михоэлс Соломон Михайлович, — негромко подсказал я.

— Вот, вот! — уставился он на меня сверлящим взглядом. — Михоэлс. Может, скажете, что не знаете этих?

— Как же не знаю, это мои учителя, коллеги. Отлично знаю и с некоторыми дружил. Преклоняюсь перед ними…

— Вот, вот! — обрадовался он. — Что и требуется доказать. Я сразу понял, что с вами найду общий язык. А как в отношении антифашистского комитета?

— Ну как, обычный комитет. Во время войны таких комитетов было много. Они проводили огромную работу по борьбе с фашизмом… Он был создан по решению Политбюро и лично Сталиным…

— Это что, вы мне читаете статейку из газеты? — резко вмешался майор. — Вы мне расскажите, как они проводили шпионскую работу в пользу мирового империализма…

— Это