Далекий север России. По календарю июнь, а в лесах кое-где лежит почерневший снег: здесь в Шенкурске, крохотном городке, затерянном среди лесов и болот Архангельской губернии, должен отбыть Курнатовский три года ссылки.

В процессе следствия безнадежно провалились обвинения в принадлежности Курнатовского к революционной народнической террористической организации. Виктор был очень доволен своим поведением во время допроса: ему удалось отвлечь внимание охранки от социал-демократического кружка Московского университета. Он не назвал ни одной фамилии, не подтвердил ни одного факта, который мог скомпрометировать его или его товарищей. От первоначального обвинения в подготовке террористических актов ничего не осталось. Это прекрасно поняли те, кто стремился отправить его на каторгу. Ему вменили в вину участие в сборе средств для помощи политическим заключенным, припомнили старые петербургские и рижские связи. Но все это выглядело скорее мальчишеством, чем преступлением. Материалов для судебного процесса не оказалось, и тогда по решению так называемого особого совещания, созданного царским правительством для внесудебных расправ с революционерами, против которых полиция не могла собрать достаточных улик, его направили в Шенкурск, в ссылку.

Городок мало чем отличался от большого села. На высоком правом берегу реки Ваги раскинулось около двухсот деревянных домов и несколько каменных строений. Достопримечательностью города был Троицкий женский монастырь. Он же являлся и главным украшением Шенкурска. Большой ручей — приток Ваги — делил город на две части. Немощеные улицы, тротуары, сбитые из нестроганого теса, грязные казенки, трактиры, лавки, тюрьма и ни одного промышленного предприятия. Таков был этот город, стоявший в стороне от больших дорог, затерявшийся в лесной глуши Северной России.

Но Шенкурск нельзя было назвать в полном смысле захолустьем. Бывали места и похуже. В Шенкурском уезде работали сотни маленьких кустарных смолокурен, мельниц, лесопилок. Шенкурские купцы бойко торговали дегтем, скипидаром, лесом, соленой и копченой рыбой. Еженедельно в городе устраивались базары, а раз в году — большая Сретенская ярмарка. Так и жили от ярмарки до ярмарки, которая являлась самым главным событием. По деревням постоянно сновали скупщики-заготовители, купеческие приказчики, которые за гроши скупали у крестьян все, что только можно было купить.

В этом городе государеву службу несли чиновники, попавшие на Север главным образом за казнокрадство. Они охотно роднились с семьями местного купечества и снова начинали брать взятки, но теперь уже безнаказанно. Каждый купец, каждый предприниматель знал, что без узаконенной подачки чиновнику ничего не продашь. Вот и платили дань. Попойки, картежная игра, входившее тогда в моду лото были главным развлечением местного общества. Сплетничали, пили, обкрадывали друг друга, вымогали, дрались — так и жили в городе, именуемом Шенкурск.

Маленькая колония политических ссыльных, состоявшая из десяти-двенадцати народников и трех-четырех марксистов, жила обособленной жизнью, но тоже невесело. Народники и марксисты часто спорили между собой по тем основным вопросам, которые разделяли оба революционных течения, существовавших в России. Споры принимали иногда такую острую форму, что участники неделями ходили по разным тротуарам, встречаясь, не раскланивались друг с другом и доставляли этим удовольствие полицмейстеру и его подручным.

Однако бывали в жизни шенкурской колонии моменты, когда и марксистам и народникам приходилось объединяться для защиты своих гражданских интересов. Самодурство шенкурской администрации не знало пределов. Всякая жалоба, где говорилось о бесчинстве местных властей, направленная в Петербург или к архангельскому генерал-губернатору, либо перехватывалась в самом Шенкурске почтовыми чиновниками, либо оставлялась без последствий высшими инстанциями.

Не успел Курнатовский поселиться в Шенкурске и перезнакомиться со ссыльными, среди которых встретил двух единомышленников-марксистов — Машицкого и Ворпеховского, как к нему явился исправник. Он принес предписание, по которому ссыльным запрещалось во время прогулок переходить установленную для них в трех верстах от города границу.

— Распишитесь, господин Курнатовский, что читали, ознакомились, поняли.

— И не подумаю, — вспылил Курнатовский. — Вашу черту произвола соблюдать не собираюсь.

— Как вам угодно, — ответил исправник, — но если вздумаете перейти установленную границу, мы отправим вас в тюрьму вместе с ворами и бродягами.

— Ну и сажайте, а подписывать этой дурацкой и совершенно незаконной бумаги я не собираюсь.

Исправник ушел от него обозленный, а Курнатовский тотчас встретился с Машицким и Ворпеховским.

— Так что будем делать, товарищи, подчинимся, угодливо склоним головы перед урядником?

Тут же решили собрать совещание всех ссыльных. Народники, услыхав о том, что предстоит поссориться с начальством, замялись. Глава народников Водовозов долго ораторствовал о бесплодности коллективного протеста. И, наконец, предложил:

— Давайте бросим жребий, кому из нас расправиться с одним из шенкурских самодуров. Только это на них подействует…

Машицкий подтолкнул Курнатовского и шепнул:

— Не возражайте. Вы увидите, сколько храбрости у друзей Водовозова.

И действительно, народники один за другим стали выступать против плана Водовозова: «Ну, стоит ли жертвовать жизнью одного из товарищей за убийство шенкурского полицмейстера или исправника? Вот если бы убить архангельского губернатора…»

И Курнатовский и его товарищи прекрасно понимали, что все это пустая болтовня. В конце концов сами народники пришли к мысли, что коллективный протест в данном случае наиболее подходящая форма борьбы.

— Тогда, — сказал Курнатовский, — давайте точно назначим день и все вместе перейдем установленную для прогулок границу.

День был назначен. Как только солнце согрело землю, двинулись в путь, но, дойдя до границы, народники начали юлить: захотелось отдохнуть… Улеглись на землю, прошло полчаса… час…

— Что же, — сказал, наконец, Машицкий, — пора и в путь. Надо пройти еще