Произнеся это, я уставилась ей в глаза, стараясь вложить свою мысль ей в голову.
У нас получалось общаться еще и на расстоянии, хотя ментальная магия в других ее проявлениях мне не поддавалась. Это была еще одна из странностей Лоншира, которые здесь встречались на каждом шагу.
– Сейчас почищу платье, – произнесла Элиша, после чего провела рукой над грязными следами на моем подоле.
Пятна исчезли – даже я, пусть и просидела над книгами и домашними заданиями четыре года, занимаясь с наставниками магией, не была в состоянии сотворить ничего подобного. А высушить по мановению руки лужу в сапогах их не снимая – и подавно!
Сильнейший стихийный Дар к бытовой магии – так объясняли наставники умения Элиши. Попытались обучить и ее, но она отказалась. Заявила, что ее умений и так вполне хватает, чтобы выполнять обязанности моей горничной, и не нужно морочить ей голову какой-то там наукой!
Наконец экипаж тронулся.
Очень скоро мы выехали со двора, а потом и мой дом, огороженный каменной изгородью в половину человеческого роста, скрылся из виду. Еще через десять минут, поскрипывая и то и дело проваливаясь в грязь, повозка подкатила к перекрестку, на котором можно было либо свернуть на юг – на дорогу, ведущую в Торки, – либо продолжить путь на север, к двум моим старым шахтам.
За ними ничего больше не было – лишь окончание острова и мыс Гордена – место, в котором встречались два беспокойных моря, обрушивая мощные волны на серые скалы, испокон веков облюбованные чайками.
Но на этот раз к шахтам мы не поехали. Свернули на дорогу в Торки, потому что нам нужно было дальше на юг, за пределы Лошнира.
В столицу.
…Дорога вилась грязной лентой вдоль полей Ратфордов, затем потянулись земли моих арендаторов. Многие из них знали, что я уезжаю в Энден – я не делала из этого секрета, – поэтому вышли меня проводить.
Затем мы миновали деревеньку Скилиф, после чего наш экипаж покатил вдоль неспокойного моря, раскинувшегося далеко внизу, под скалами, и даже через поскрипывание колес и топот лошадиных копыт я слышала, как ревели волны, обрушиваясь на серые камни пляжа Эммерам.
Первые несколько лет после своего попадания в этот мир я частенько приходила именно в это место. Спускалась по узкой тропинке к пляжу, после чего садилась на один из валунов, в незапамятные времена выброшенных из моря, и смотрела вдаль.
Ждала – быть может, появится какая-то зацепка, которая поможет мне вернуться домой или же понять, что нужно для это сделать. Потому что здесь меня и нашли – на том самом пляже пять лет назад.
Но море было молчаливо, и зацепка так и не появилась – я до сих пор ни на шаг не приблизилась к разгадке.
Тут Элиша выловила из саквояжа свое вязание, а заодно протянула мне книгу по магии. Знала, чем меня занять. Но мне не хотелось читать – вместо этого я продолжала смотреть в окно, размышляя все о том же.
Думала, где еще искать ответы, если я пересмотрела все книги по магии, которые смогла раздобыть в Торки и окрестностях – признаюсь, этих книг было не слишком-то много, – и задала осторожные вопросы своим наставникам.
Никто и ничего не знал.
Вздохнула. Кроша, до этого свернувшаяся рядом со мной на лавке, незаметно умудрилась пристроить голову мне на колени. Я погладила ее по шипастой спине, затем еще немного посмотрела на море, после чего уставилась в другое окно на обтесанные, уложенные полукругом каменные глыбы, стоявшие по ту сторону дороги.
В моем мире такие назвали бы мегалитами. В этом их считали алтарями давно исчезнувшего народа.
Алгуны заселили этот остров задолго до прихода элирийцев, но их цивилизация пала под ударами магии и закованной в латы кавалерии пришельцев с материка, которых привел за собой Вильгельм-Завоеватель.
В конце концов, пять сотен лет назад алгуны были вытеснены в Лоншир, где все для них и закончилось. Именно здесь погибли последние их защитники, после чего были уничтожены остававшиеся на территории острова города и деревни – словно элирийцы старались вычеркнуть из своей истории сам факт существования этого народа.
От алгунов остались разве что заросшие мхом, огромные, грубо обтесанные камни, на которых едва угадывались причудливые рисунки древней письменности.
Естественно, ее так никто и не удосужился расшифровать.
Правда, подобные мегалиты, по словам моих наставников, встречались исключительно в Лоншире, потому что мы – провинция, и до нас никому нет дела. В остальных частях Элирии они давно уже были стерты с лица земли.
У подножия одного из камней я заметила ярко-желтое пятно – похоже, кто-то из местных принес букетик осенних цветов. В Лоншире почему-то верили в то, что мегалиты обладали целительскими свойствами.
Что же касалось меня, признаюсь, я не знала, что мне об этом думать. Кроме одного: эта земля хранила слишком много тайн.
Тут Элиша, перебиравшая спицами петли, негромко запела. У нее был красивый грудной голос – она частенько радовала нас в «Зеленом Доле», где из развлечений были разве что книги по магии и естествознанию, долгие беседы у камина или же разложенный вечерний пасьянс.
Песню я тоже знала, Элиша меня научила. В ней говорилось о северном ветре, колышущем колосья с трудом отбитого у непогоды урожая, и о несчастной любви простого косаря и девушки из богатой семьи. На это Кроша зевнула, окончательно перебравшись ко мне на колени, а я снова уставилась в окно.
Ехать нам было еще целую вечность.
Неожиданно в темных облаках показалась ярко-голубая прореха. Не прошло и пяти минут, как дождь прекратился, а в небе засверкало осеннее, но все еще теплое солнце. Мы как раз проезжали мимо дома преподобного Паввитса, который в своей церкви в Торки читал такие проповеди, что даже я, дитя другого мира, иногда приезжала его послушать.
Оказалось, преподобный в черной сутане и смешной шапке с загнутыми полями тоже появился на дороге, чтобы меня благословить. Сложил руки в привычном жесте божественного Треугольника, а я помахала ему в ответ.
Затем вновь взглянула на распогодившееся небо, внезапно подумав, что все будет хорошо. Хотя бы потому, что я собиралась приложить к этому максимум усилий.
***
Каким образом я очутилась в другом мире?
За пять лет в Лоншире я так и не нашла ответа на этот вопрос, и порой мне начинал казаться в этом высший промысел или даже божественное провидение – то самое, о котором любил