— Это артисты театра, — поясняет Анна Сергеевна.
Вот это театр! Не то, что наш клуб в Кожеже.
Ребят полным-полно. Они все веселые, но ведут себя достойно. Не видно потасовок, не слышно перебранки, как это бывает в нашем клубе, когда там кино.
Начался спектакль.
На сцене мальчик. Он что-то увлеченно пишет. Анна Сергеевна шепчет мне на ухо:
— Этот мальчик очень любит свой народ, свою родину. Он решил прочесть книги всех великих писателей, изучить историю Кабарды и написать о ее народе роман вроде «Тихого Дона». — Она еще ниже и доверительнее склоняется ко мне. — Вот и ты должен быть таким. Понимаешь?
Спектакль был очень интересный. Мне казалось, что я не в театре, а вижу настоящую жизнь, что вот этого Ахмета я уже встречал раньше, не здесь, а в наших местах.
На обратном пути каждый по-своему переживал виденное и слышанное.
«А не стать ли мне артистом?» — подумал я. Вспомнил и актера Залимгерия, сына нашего соседа Мишакуя. Я представил себе, как зрители, повскакав с мест, аплодируют мне, кричат: «Браво, Ахмед, браво!..»
Все мои думы теперь были поглощены этой новой идеей, и я шел домой в отличном настроении. Мне хотелось иметь свой план жизни: если я составлю его хорошо, то я также сумею совершить героический подвиг, как и Ахмет, которого я видел в театре.
РАДУГА, ТУЧА, СОЛНЦЕ
Взрослым хорошо: захотят уехать — уедут, захотят работать — поступят на работу… А тут — ничего без старших не сделаешь. Попробуй не послушаться — поднимется такая буря!..
В этом я убедился, получив два письма сразу — от дисы и от Герандоко.
Нет, не советовали они мне бесславно возвращаться в Кожеж. Диса писала:
«Если приедешь, — на порог не пущу. Люди жизнь отдают — только бы честь не запятнать!» И это писала моя диса — такая мягкая, сдержанная!.. Значит, действительно так нужно. Ведь у нашего народа честь — намы́с — прежде всего. Вот и сижу, дылда, с малявками. Обидно, ой как обидно мне быть в одном классе с ними… Многие из этих малышей, придя из школы, еще с порога кричат: «Встречайте с пятеркой!» А я и тут, в шестом классе, по-русскому получаю пока что одни тройки.
Правда, мои друзья Вовка и Сережка утверждают, что тройка — законная отметка. Но от этого мне не легче.
А все-таки они молодцы, ребята из моего 7-го «Б»! Хотя я теперь всего лишь шестиклассник, они продолжают дружить со мной. Чего только они не придумывают, чтобы я ладил с «ш», «щ», «ь» и оказывал этим буквам должное уважение, а не своевольничал! Заставляют учить наизусть стихи, отрывки из рассказов, а потом читать вслух. Играют со мной в загадки.
Сережа-петушок, влюбленный в военное дело, задает загадки про оружие:
— На горе-горище лежит голенище: в том голенище деготь, леготь и смерть недалеко, — говорит он.
Я должен написать это, прочитать вслух и отгадать загадку. Вовку особенно огорчает мое косноязычие. Поэтому он заставляет меня упражняться главным образом в скороговорках.
Не очень-то легко произнести быстро и много раз подряд: «Клюет курка крупку, курит турка трубку», или «От топота копыт пыль по полю летит», или «Сыворотка из-под простокваши». Сбился — получай щелчок в лоб. И ходишь как дурак с красным лбом.
Сперва мне доставались одни щелчки. Леонид Петрович видел это, но помалкивал. Однажды он, лукаво посмеиваясь, как бы невзначай проронил:
— Ничего, Ахмед! За одного битого двух небитых дают.
Ума не приложу, как он узнавал про наши игры. Но одно обстоятельство вызвало у меня подозрение в том, что и Леонид Петрович оказался невидимым участником этой затеи. Как-то раз я вернулся домой после большого проигрыша с красными пятнами на лбу. Увидав мой лоб, аталык улыбнулся, но ничего не сказал. А через некоторое время дал мне папку с надписью: «Кабардинские пословицы и загадки».
— Почитай, мой кан, тут много мудрого и занятного.
Я, конечно, прочитал и кое-что запомнил.
При первой же игре в загадки я сказал Вовке и Сережке:
— Кто назовет три неведомых чуда, из которых одно на небо по лестнице добралось, другое воду носит решетом, а третье масло жарит на вертеле?
Конечно, никто из моих друзей не отгадал. Тогда, торжествуя, я выдал каждому по десятку щелчков и объявил отгадку:
— Радуга, туча, солнце!
Я запасся большим количеством кабардинских загадок и в полной мере расквитался со своими товарищами.
ПО ПЛАНУ
Посещение театра сыграло важную роль в моей жизни. Словно что-то переломилось во мне. Правда, я по-прежнему скучал по матери, по родному селению, но уже не так сильно. Моя замкнутость и отчужденность почти исчезли.
Я стал веселым, разговорчивым, уже не замолкал у доски, как раньше, боясь, что неправильно построю предложение, не сгорал от стыда, спотыкаясь на словах и временами безбожно их коверкая. Если бы вы знали, как много значили для меня ободряющие слова Евгении Константиновны: «Вот видишь — можешь. И не хуже других!» А в конце учебного года и математик сказал:
— Неплохо, неплохо, Наурзоков! Основы знаний уже есть.
Только один Николай Феофанович, преподаватель русского языка, продолжает отчитывать меня. И каждый раз строго повторяет:
— Пора, пора, Наурзоков, научиться говорить по-русски!
Будто я и сам не знаю, что пора. Просто он ко мне придирается. Я даже знаю, из-за чего он меня не любит: мы однажды поспорили о «Герое нашего времени». Я сказал, что Максим Максимыч ошибается, когда говорит, будто черкесы на похоронах напиваются бузы и потом рубятся.
— Ни во время похорон, ни после не пьют — это запрещено обычаем…
— Садись, садись, знаток! — оборвал меня Николай Феофанович.
— Конечно! Я же знаю обычаи своего народа!
— Да ты же не черкес, а кабардинец…
— Черкесы и кабардинцы — один народ, и язык один, и обычаи одни и те же. А у Лермонтова здесь неточность, ошибка!
Ребята не любили Николая Феофановича и радовались, что учитель попал впросак. Николай Феофанович покраснел и как крикнет:
— Наурзоков, выйди из класса!
Но все эти неприятности меня не слишком огорчали. Самое главное — мои добрые аталыки были очень рады тому, что я стал разговорчивым и не стесняюсь больше своего акцента. Их радость окрыляла и меня. Чтобы по-настоящему овладеть русским языком, я решил составить «план жизни», как тот Ахмет, которого я видел в театре, или как Леонид Петрович. Он даже на каждый день намечает, что должен сделать.
Я сел